Просто Лиза - Валентина Седлова

— Не совсем, — вновь почесал переносицу Тема, что являлось у него признаком крайнего волнения, — только следить и все? А если они будут с кем-то встречаться, разговаривать, тогда что?

— Если собеседники по всем косвенным признакам их хорошие знакомые, тогда по возможности вызывайте подкрепление, а сами принимаетесь следить за собеседниками. Надо будет выяснить, кто они такие и чем занимаются. Если же общение происходит на формальной основе — продавщицы, клерки и прочее, тогда действуйте по обстоятельствам. Вам совершенно незачем узнавать у торговки, сколько кило семечек они только что закупили. А вот поинтересоваться, что они забыли, скажем, в ЖЭКе — это святое дело. Теперь понятно?

— Да, все о-кей!

— Вот и славно. А теперь, если не сложно, покажи, как с этим агрегатом управляться, — и Матвей Яковлевич стыдливо показал на телефон, болтающий на груди у Темы. — А то боюсь, до завтра так и не выучусь.

* * *

О-па, вот и утро пришло. Солнце пробивается через маленькое закопченное окно и весело прыгает по бревенчатой стене. Я потягиваюсь в кровати. Голова сразу же дает знать о себе тихим звоном и веским предупреждением на уровне желудка: никаких резких движений, а то…

Хм, я так понимаю, что это деревня. По крайней мере, об этом говорят бревна, из которых изготовлен дом, в котором я нахожусь. Тогда вылезает очередная маленькая несуразица: насколько я помню (хм, а помню я всего ничего, надо признать) утро в деревне начинается задолго до того, как солнце окончательно встанет над околицей. И начинается оно под крики разномастных петухов. А здесь стоит такая тишина, что поневоле задумаешься: то ли куриное поголовье здесь не в почете, то ли еще какая напасть приключилась. Или местное население исключительно охотой пробавляется, а в лесах непуганой дичи столько, что на всех с лихвой хватает.

Впрочем, как следует обдумать эту тему мне не дали. Моя надзирательница приволокла очередную порцию овсянки, но на этот раз расщедрилась еще на пару кусков ржаного хлеба, который бросила прямо на старую газету, которой была застелена табуретка около моей кровати. Ее приход и уход были столь быстрыми, что я даже не успела сформулировать ни единого вопроса из тех, которые требовалось задать просто немедленно. Пришлось давиться кашей и ждать, пока она соизволит появиться снова.

На самом деле, есть хотелось ужасно. Возможно, именно потому я не стала возражать против овсянки. А то чего доброго вообще ничего не дадут. Или применят силовую кормежку, как вчера пообещали. В любом случае, мне надо продемонстрировать Прасковье, какая я пай-девочка, и как усиленно пытаюсь пойти на поправку. Может, тогда она прольет свет на некоторые, хм, недостающие детали моей биографии?

Кашу я смолотила за какие-то пять минут, не больше, хлеб и того быстрее, а Прасковья все не появлялась. От нечего делать я стала рассматривать брошенную поверх табуретки газету.

«7 февраля доярка колхоза „Луч“ Варвара Силина получила рекордный надой от»… Далее текст обрывался. Пришлось перейти к следующей статье:

«…подчеркнул председатель правления. Только совместными усилиями мы можем наладить бесперебойные поставки мяса и молока на перерабатывающие комбинаты области»… Опять обрыв текста, кто-то залил газету в этом месте чем-то темным и жирным.

От чтения у меня вновь закружилась голова, и я, благоразумно решив, что хорошего помаленьку, осторожно прилегла обратно. Да, это была явно не центральная газета. Насколько я помню, в «Московском комсомольце» про доярок вряд ли напишут. А если и напишут, то как-нибудь извращенно, вроде «доярка выдоила своего мужа подчистую». Или еще какую-нибудь гадость…

Стоп-стоп-стоп! «Московский комсомолец»! Я вспомнила эту газету! А раз так, то можно уже сделать определенный вывод о том, в каком регионе я нахожусь, вернее, находилась большую часть своей прошлой жизни, до падения с сеновала. Это Подмосковье или смежные с ним области. Вряд ли я бы стала читать подобную газету, будучи выходцем с Урала или даже с того же Питера.

Наконец-то появилась Прасковья. Удовлетворенно посмотрела на пустую миску и спросила:

— Ну как, будешь и дальше валяться, или все-таки на ноги встанешь?

— Лучше бы еще поваляться, — робко вставила я, но страшная баба уже двинулась ко мне, явно с намерением помочь мне выпасть из кровати. Пришлось, не дожидаясь ее помощи, сделать вид, что я вот-вот и встану, после чего изобразить с качественным звуком сценку «сейчас как стошнит!» Прасковья на всякий случай отступила назад, видимо, чтобы не получить овсянку обратно себе на подол, и сказала:

— Ну, ладно. Так и быть. Еще день тебе даю, а дальше, как знаешь. Да, ведро за тобой я выносить не нанималась. Туалет во дворе, захочешь — доползешь. Но если мне полы изгадишь, сама за собой убирать будешь. Уяснила?

— Да, — ответила я, еле сдерживаясь, чтобы по привычке не закивать. Голове моей многострадальной сейчас только этого не хватало.

Прасковья забрала пустую миску и вновь намылилась лишить меня своего общества, но тут я уже была начеку:

— Скажите, пожалуйста, а в какую школу я ходила в детстве?

Прасковья вылупилась на меня так, будто я ей язык показала.

— Да ты ж скаженная, какая тебе школа? Никуда ты не ходила! И вообще, недосуг мне с тобой калякать.

И Прасковья быстро-быстро, пока я не успела спросить у нее еще чего-нибудь, скрылась за дверью.

Вот это номер. Нет, меня тут однозначно дурят, это факт. Вряд ли добрая бабушка Прасковья сидела со мной, по ее словам «скаженной» внучкой, и терпеливо учила читать по слогам. Я больше поверю в то, что она сама с трудом читает. Или вовсе безграмотная. Значит, в школе я все-таки занималась. Но раз Прасковья утверждает обратное… значит, она и сама-то толком не знает, что отвечать на мои вопросы! Недаром ее экстренная эвакуация из моей комнаты так напоминала бегство.

Что ж, тогда мои планы слегка корректируются. По возможности дольше играю слабую и изнеженную барышню после тяжелой травмы головы, а сама думаю и думаю, пытаясь выудить из своей контуженной памяти, кто я такая, почему здесь оказалась, и что нужно от меня Прасковье. А то, что что-то нужно, это факт. С чего бы иначе она так настаивала на том, чтобы я побыстрее встала на ноги? А может… Может, меня продали к ней в рабство? Ой, даже представить страшно. Чур меня, чур!

Нет, тут дело все-таки не в рабстве. Иначе с чего бы ей выдавать себя за мою родственницу? С рабами так не церемонятся. Значит, есть еще что-то, чего я не знаю. Но обязательно должна выяснить!…

* * *

Матвей Яковлевич с интересом смотрел в иллюминатор. Как же давно он летал в последний раз! Уже и позабыл, как это бывает. И полет такой короткий оказался. Только взлетели, покачались над облаками, и вниз.

Прямо на выходе с аэропорта он поймал таксиста, для порядка поторговался, сбив цену чуть ли не вдвое, и они поехали. Неслись с ветерком, и Матвей Яковлевич все никак не мог для себя решить: это потому, что таксист так спешит разделаться с этим заказом и взять новый, или парень просто любит скорость и дорогу. Ногу с педали газа он не снимал принципиально, и Матвею казалось, что еще немного, и они просто взлетят в небо, туда, откуда он только что прибыл.