Пляжное чтение - Эмили Генри

Я заставляла своих родителей смеяться. Заставляла их гордиться мной. Приносила домой хорошие оценки, боролась изо всех сил, чтобы не отстать от Гаса Эверетта. Мы допоздна читали с папой, а затем мне предстоял ранний подъем, чтобы притвориться, что мне нравится йога с мамой. Я рассказывала им о своей жизни, бесконечно расспрашивала об их жизни, чтобы никогда не жалеть о том, что зря тратила время. И еще скрывала сложные чувства, которые приходили ко мне с попытками запомнить и «отложить на потом» кого-то, кого ты любил, но не мог сейчас ответить взаимностью.

Первая любовь пришла ко мне в двадцать два года в образе мальчика по имени Жак, который был самым любимым во дворе и самым интересным человеком из всех моих прежних знакомых. Я старалась как можно чаще демонстрировать родителям наше счастье. Даже отказалась от аспирантуры, чтобы быть ближе к родителям, но доказала, что на самом деле ничего не упустила, опубликовав первую книгу в двадцать пять лет.

«Смотрите! Все в порядке! Смотрите! У меня есть все самое лучшее, чего ты хотела бы для меня!» Я всячески старалась показать, что меня нисколько не задевает болезнь мамы. Еще одна вариация на тему «И жили они долго и счастливо».

Я делала все возможное, чтобы доказать, что со мной все в порядке, что я не волнуюсь. Делала для этой неписанной истории своей жизни все что могла. Верила, что втроем мы несокрушимы.

Но по дороге домой с похорон я больше не хотела быть в таком «порядке». Мне захотелось снова быть ребенком. Мне как никогда раньше хотелось плакать, хлопать дверьми, кричать: «Я ненавижу тебя! Ты разрушил мою жизнь!»

Мне хотелось, чтобы мама прокралась в мою комнату и поцеловала меня в лоб, прошептав: «Я понимаю, как ты напугана». Но вместо этого она вытерла слезы, глубоко вздохнула и повторила:

– Я не собираюсь об этом говорить.

– Отлично, – сказала я, побежденная и сломленная. – Мы не будем об этом говорить.

После моего возвращения в Нью-Йорк все изменилось. Мамины звонки стали редкими, но когда они случались, они обрушивались на меня как торнадо. Она перебирала в своем рассказе каждую деталь своей недели, а потом спрашивала, как дела у меня. Если я колебалась слишком долго, она впадала в панику и извинялась за какие-то моменты, которые уже стерлись из моей памяти.

Она провела годы, готовясь к собственной смерти, и у нее не было времени подготовиться к другому удару. Отец ушел от нас, и на его похороны пришла страшная правда, которая разорвала пополам все наши прекрасные воспоминания. Ей было очень больно, и я знала это.

Мне тоже было больно, так больно, что на этот раз я не могла ни смеяться, ни танцевать. И даже не могла написать счастливый конец своей собственной неизданной истории.

Сейчас у меня не было желания сидеть перед своим ноутбуком в этом доме, полном тайн, в попытках изгнать память об отце из моего сердца. Но похоже, я нашла единственную идею, которую могла осуществить. Потому что начала печатать:

Впервые она встретила любовь всей жизни своего отца на его похоронах.

* * *

Мой роман с книжками – любовными романами – начался в приемной маминой рентгенологической клиники. Маме не нравилось, что я хожу в кабинеты с ней, она настаивала, что это заставляет ее чувствовать себя дряхлой. Поэтому я сидела с потрепанной книжкой в мягкой обложке, которую брала тут же с полки, пытаясь отвлечься от зловещего тиканья часов, висевших над окошком регистратуры.

Я думала, что буду пялиться на одну страницу в течение двадцати минут, пойманная в хомячье колесо тревоги. Но вместо этого прочитала почти сто пятьдесят страниц, а затем случайно сунула книгу в сумочку, когда пришло время идти домой.

Это была первая волна облегчения, испытанная мной в то непростое время, и с тех пор я читала все любовные романы, которые только могла достать. А потом, не имея никаких планов, я начала сама писать такой роман, и это чувство влюбленности по уши в историю и ее героев, которые вышли из-под моего пера, не было похоже ни на что другое.

Мамин первый диагноз научил меня тому, что любовь – это спасательная веревка, брошенная с борта. А второй ее диагноз убедил меня в том, что любовь – это спасательный жилет, особенно когда ты тонешь.

Чем больше я работала над своей любовной историей, тем менее беспомощной чувствовала себя в этом мире. Возможно, мне пришлось отказаться от своего плана пойти в аспирантуру и найти работу преподавателя, но у меня все еще была своя возможность помогать людям. Я могла бы дать им что-то хорошее, что-то смешное и обнадеживающее.

И это работало. В течение многих лет у меня была цель – нечто хорошее, на чем можно сосредоточиться. Но когда папа умер, я почувствовала, что не могу писать, а это было единственное, что всегда меня успокаивало, освобождало от мрачных мыслей и приносило надежду в самые тяжелые моменты жизни.

До тех пор это работало. И ничего, что это был скорее дневник, написанный от третьего лица, чем роман. Слова сами выходили из-под моих рук. Я была очень рада найти свою колею. Мне не хотелось думать о скучной работе заполнять в офисе документы по сотне раз за день. То, что я имела, было определенно лучше.

Она понятия не имела, любил ли отец эту женщину на самом деле. Она не знала, любил ли он ее мать. Но в чем она ни в коей мере не могла сомневаться, так это в том, что он любил книги, лодки и ее, Январию.

Дело было не только в том, что я родилась в январе. Он всегда вел себя так, будто я родилась в январе, потому что это был для него лучший, его любимый месяц.

А я, проживая в Огайо, считала этот месяц самым худшим в году. У нас часто снег выпадал только в феврале, а это означало, что январь был просто серым, холодным и безветренным периодом с совершенно безрадостными перспективами. Никаких праздников впереди, все в прошлом.

«В Западном Мичигане все по-другому», – любил говаривать папа. Там было озеро, и, замерзая, оно покрывалось не одним футом снега. По его льду можно было пройти, как по какой-нибудь марсианской пустыне. В колледже мы с Шади планировали съездить туда на выходные и посмотреть, но поездка не состоялась из-за смерти их пони. Ей позвонили с плохой новостью. И в итоге мы провели выходные, слушая бессмертные шедевры музыкальной классики и что-то готовя.

Я снова принялась печатать.

Если бы все было по-другому, она могла бы поехать в город на берегу озера зимой, а не летом, и сидеть в маленьком домике, глядя на светлую голубизну и странную замерзшую зелень заснеженного пляжа.

Но ее не оставляло это сверхъестественное чувство, страх, что она столкнется лицом к лицу с его призраком, если появится там в то самое время.

О, я бы видела его повсюду. Я бы гадала, как он связан с каждой деталью дома, вспомнила бы каждый снегопад, который он описывал мне в детстве.

Все эти крошечные шарики, Январия, как и мир, сделаны из сладких падающих песчинок[25]. Чистый сахар.