Пляжное чтение - Эмили Генри

У него была своя особая манера описывать вещи. Когда мама прочитала мою первую книгу, она сказала мне, что видит в ней – в том, как я написала, – его, моего отца.

Все это имело смысл. В конце концов – со временем я научилась любить его истории.

Раньше она гордилась тем, что у нее было много общего с ним, и рассматривала сходство с восторгом. Оба – совы. Беспорядочны, всегда опаздывают, всегда с книгой в руках.

Я запомнила его таким. Небрежно относится к солнцезащитному крему и любит картошку в любом виде. Живой, когда мы были в лодке на воде. Руки широко раскинуты, куртка шуршит, глаза щурятся на солнце.

Теперь она беспокоилась, что это сходство выдавало ужасную неправильность, которая жила в ней. Возможно, она, как и ее отец, была неспособна к любви, за которой гонялась всю свою жизнь.

А может быть, этой любви просто не существовало.

Я где-то прочитала интересную мысль. Для того чтобы стать экспертом в чем-либо, требуется потратить 10 000 часов. Но писательское мастерство это нечто слишком неопределенное для того, чтобы просто суммировать 10 000 часов. Может быть, 10 000 часов лежания в пустой ванне и напряженного мозгового штурма привели к тому, что я стала экспертом по мозговому штурму в пустой ванне. Может быть, 10 000 часов прогулок с собакой вашего соседа и разработкой сюжетных проблем превратят вас в профессионала в разгадывании запутанных сюжетов.

Но все это лишь части единого целого, а именно писательского ремесла.

Я, вероятно, потратила более 10 000 часов, печатая романы, если считать и те, которые были опубликованы, и те, которые были отброшены. Но я все еще не была экспертом в работе на клавиатуре, не говоря уже о том, чтобы научиться хорошо писать книги. Потому что даже если вы потратили 10 000 часов на написание хорошей художественной литературы и еще 10 000 часов на чтение других авторов, это не делает вас экспертом в написании книг другого жанра.

Я совершенно не понимала, что делаю. И даже не была уверена, что вообще что-то сделаю. Была нехилая вероятность, что, когда этот проект попадет к Ане, мне по электронной почте придет ответ такого плана: «Зачем ты мне только что прислала ресторанное меню?»

Но независимо от того, преуспевала я в этой книге или нет, я ее писала. Текст приходил болезненными приливами и отчаянными потоками, словно приуроченный к волнам, разбивающимся где-то за стеной тумана.

Конечно, в этом романе была не моя жизнь, но она была мне близка. Разговор между тремя женщинами – Элли, ее матерью и некой Люси, срисованной с Сони, – можно было бы хоть сейчас передать слово в слово, но я знала, что в наш бурный век не стоит так уж доверять памяти.

Если память мне не изменяла, то папа не мог быть здесь, в этом доме, во время ремиссии грозной маминой болезни. Он не мог быть таким, каким я его изображала, потому что до самой его смерти и того страшного открытия у меня были воспоминания о том, как они с мамой танцевали босиком на кухне. Я хорошо помнила, как он гладил ее волосы и целовал в лоб, как мы ехали в больницу со мной на заднем сиденье. У меня были даже воспоминания о плей-листе, который я подбирала вместе с папой. Эти композиции затем играли в машине. Помню Вилли Нельсона с его «Always on My Mind». Мама и папа сидели, крепко сжав руки между сиденьями.

Конечно, я помнила и о «командировках» отца. Но в этом-то все и дело! В моих воспоминаниях все было так, как я знала на тот момент, а потом некрасивая правда разорвала воспоминания пополам так же легко, как если бы они были изображениями на бумаге из принтера.

Следующие три дня были заполнены писаниной, уборкой в доме и, по сути, ничем другим. Кроме коробки оберточной бумаги, нескольких настольных игр, большого количества полотенец и запасных постельных принадлежностей в гостевой спальне наверху не было ничего даже отдаленно личного. То же самое я могла бы найти в любом загородном доме в Америке и, может быть, в каком-нибудь «витринном образце» строительной фирмы в качестве полусерьезного обещания, что и ваша жизнь тоже может быть такой же красивой.

Мне нравилось, что наверху декора встречалось значительно меньше, чем в теплой атмосфере «бохо» внизу. Меня затрудняло точно определить, почувствовала ли я облегчение, обнаружив отсутствие личных вещей наверху, или была обманута этим.

Если бы здесь было что-то от него или от нее, она уже сделала бы все возможное, чтобы очистить от этого дом.

В среду я сфотографировала мебель и поместила фотографии в Крейглисте[26]. В четверг упаковала дополнительные постельные принадлежности, настольные игры и оберточную бумагу в коробки, чтобы сдать на благотворительность. В пятницу сняла все постельное белье и полотенца с вешалок во второй ванной наверху и отнесла их в прачечную на первом этаже, бросив в стиральную машину. И лишь после этого я смогла сесть писать.

Туман наконец рассеялся. В доме снова стало жарко и липко, поэтому мне пришлось открыть окна и двери и включить все вентиляторы.

В течение последних трех дней Гас иногда попадался мне на глаза, но мельком и относительно нечасто. У меня сложилось впечатление, что во время обдумывания формулировок он постоянно ходил. Если утром он работал за кухонным столом, то к тому времени, когда я наливала себе вторую чашку кофе, его там уже не было. Если весь день его нигде не было видно, то ночью он внезапно появлялся на веранде и занимался своим творчеством только при свете ноутбука, а вокруг него кружился рой мотыльков.

Всякий раз, замечая его, я мгновенно теряла суть изложения. Было слишком весело представлять себе, что он может написать, обдумывая возможные варианты. Я молилась за вампиров в его «исполнении».

В пятницу после обеда мы впервые расположились за столиками перед нашими совпадающими окнами. Гас сидел за кухонным столом лицом к моему дому, а я сидела за кухонным столом лицом к его дому. Он поднял свою бутылку пива так же, как насмешливо поднимал свою кофейную кружку у двери. Я подняла стакан с водой. Оба окна были открыты. Мы могли бы и так поговорить, но нам пришлось бы кричать.

Неожиданно Гас улыбнулся и взял лежавшие рядом маркер и блокнот. Он что-то нацарапал на листе бумаги, потом поднял блокнот, чтобы я могла прочитать:

ЖИЗНЬ БЕССМЫСЛЕННА, ЯНВАРИЯ. ЗАГЛЯНИ В БЕЗДНУ.

Я подавила смешок, выудила из рюкзака фломастер, подтащила к себе блокнот и открыла его на чистой странице. Большими квадратными буквами я написала:

ЭТО НАПОМИНАЕТ МНЕ ТО ВИДЕО С ТЕЙЛОР СВИФТ[27].