Идущие - Бентли Литтл

Но сейчас он оказался слишком далеко. В этих местах никто не жил – и никто не умирал. Ему не с кем было общаться. Он был тут абсолютно один.

Он смотрел на переливающийся всеми цветами радуги огонь, окруженный тишиной.

Постепенно он заснул.

Над ущельем гудел ночной ветер.

* * *

На следующий день он встретил Уильяма.

Джеб почувствовал его раньше, чем увидел, и предвкушение встречи обрадовало его. Он уже не мог припомнить, когда последний раз с кем-нибудь беседовал, и несколько недель даже не видел ни одного человеческого существа.

А этот человек был еще и одним из них.

Джеб продолжал двигаться на юг. Теперь он мог идти быстрее, чем в первые дни после смерти Сэма. Земля здесь была голой, грубой, открытой – в отличие от мягкой, покрытой всяческой порослью земли на Востоке. Именно это делало Запад пугающим. И волнующим. Мир здесь, казалось, будет существовать вечно, и лишь отсутствие компании не позволяло считать его раем.

Человек превращался в песчинку на этих пространствах, но Джебу не было необходимости видеть его, чтобы понять, где тот находится. Он мог его чувствовать,и когда ощутил, что второй остановился, поджидая его, Джеб еще больше ускорил шаг, чуть ли не бегом пересекая равнину по направлению к горам.

Он обнаружил этого человека сидящим под невысоким деревом у горловины каньона. Его лошадь утоляла жажду из мутной лужи. Человек встал, стряхнул пыль с одежды и пошел к нему навстречу, протягивая руку.

– Рад наконец-то тебя видеть, – произнес он. – Я Уильям. Уильям Джонсон. Колдун.

* * *

Уильям, как выяснилось, уже несколько дней знал о его присутствии, и Джеб подумал, что сам утратил кое-какие навыки из-за долгого отсутствия практики, в результате чего не подозревал об Уильяме, пока чуть не натолкнулся на него.

Ему приходилось встречаться с колдунами и раньше, но, как правило, в городах, и при встречах всегда бывало некое признание родственных душ, молчаливое узнавание и в то же время нежелание общаться друг с другом, чтобы не вызывать подозрений.

Но сейчас они были одни на сотни миль в округе и могли откровенно говорить о том, что обычно приходилось передавать намеками или попросту скрывать в себе. Это было странно и даже неловко, и поначалу Джеб побаивался говорить слишком много, быть слишком откровенным – из опасения, что Уильям мог попытаться обманом заставить его выложить какие-нибудь дискредитирующие его тайны и подробности. Умом он понимал, что это не так – Уильям был таким же колдуном, как и он сам, – но эмоциональные запреты были сильны, и лишь после того, как новый спутник рассказал о себе, причем рассказал с такими подробностями, которые сам Джеб никогда бы не решился выложить постороннему человеку, он смог расслабиться и заговорить по-настоящему.

У них оказалось много общего. Уильям путешествовал по Территориям, останавливался в различных поселениях, обеспечивал себя всем необходимым, пока имел такую возможность, оказывал помощь, если к нему обращались. Он прерывал нежелательные беременности, излечивал несложные случаи, избавлял от бесплодия и получал за это преследования, нападения, изгнания.

Точно так же, как Джеб.

Они оба старались приспособиться, но каждый раз их раскрывали и подвергали гонениям за то, кто они есть и не могут не быть. Все это делали фанатичные мужчины и женщины, заявлявшие, что действуют от имени Бога.

Он рассказал Уильяму про Карлсвилль, про Бекки – девушку, которую он любил и которая его предала. Он никому еще об этом не рассказывал, но в данный момент уже ощутил такую близость с Уильямом, какой не испытывал... да, со времен Бекки, и ему хотелось рассказать об этом – облегчить душу.

Он объяснил, каким образом оказался в Карлсвилле после того, как его отца подвергли публичной казни в городке с подходящим названием Линчбург. Он избежал отцовской судьбы по простой причине – когда толпа окружила их жилище, его не было дома; он спрятался, а потом пустился в бега на Запад, стараясь как можно быстрее оказаться подальше от Вирджинии. Бегство он решил прервать в Миссури, в симпатичном городке под названием Карлсвилль, где ему повезло найти работу учеником кузнеца.

В то время он был еще подростком и представил себя сиротой с Востока, который сбежал из приюта, в котором были жуткие условия. Кузнец, как и все горожане, встретили его с распростертыми объятиями и относился как к родному. Ему выделили помещение в конюшне, питался он вместе с семьей кузнеца и вместе со всеми ходил по воскресеньям в церковь.

А также он влюбился в Бекки, дочь преподобного отца Фарона.

Бекки с самого начала проявила к нему интерес, далеко выходящий за рамки простого внимания. Он нашел ее весьма привлекательной и понял, когда они разговаривали после церковных служб, что ему доставляет удовольствие находиться в ее обществе. Разумеется, тот факт, что она была дочерью священника, требовал от него особой осторожности. Он не имел права проявлять никаких способностей, которые хотя бы чуть-чуть выходили за рамки обыденности, должен был делать вид, что не знает того, что знал, и не верит в то, во что верил.

Бекки почувствовала в нем то, чего не чувствовали другие. Она называла это «мраком» и не раз признавалась, что именно это и привлекло ее к нему. Она говорила, что никто в городе этого не чувствует, а она видит в его душе какую-то тайну, загадочность во внешней простоте его прошлого, и это ее безумно интригует. Чем больше времени они проводили вместе, тем ближе они становились, и через год после его появления в Карлсвилле она призналась, что любит его.

Он тоже понял, что ее любит. Это было не то, к чему он стремился, даже не то, чего он хотел, но все произошло как-то само собой, и вскоре после взаимных признаний он сделал ей предложение и они начали строить планы на совместную жизнь.

Однажды вечером они лежали на берегу лесного ручья на южной окраине города, разговаривали, обнимались, смотрели на звезды. Разговор постепенно затих, несколько минут они пролежали молча, слушая громкий чистый голосок ручья. Бекки выглядела более подавленной, чем обычно, и он уже собрался спросить, в чем дело, но тут она села и взглянула ему в глаза.

– Ты меня любишь?

– Конечно, ты же знаешь, – рассмеялся он.

– И мы можем все говорить друг другу?

– Все и обо всем.

Она помолчала некоторое время, потом глубоко вздохнула. Рука, прикоснувшаяся к нему, дрожала.

– Я не девственница, – выдавила она. Затем рассказ полился потоком, безостановочным нагромождением слов, которые путались и мешались друг с другом, как струи воды в ручье. – Я много раз хотела сказать тебе об этом, но все не знала как, и всегда казалось, что не вовремя. Отец меня взял насильно. После смерти матери. Это было всего один раз, я была в ужасе, он потом наложил на себя епитимью, мы оба молились, но это случилось, и я бы все отдала за то, чтобы этого не было, но уже ничего не поделать. Об этом никто не знает, и я обещала ему, что ни одна живая душа не узнает, но я люблю тебя и я не могу, чтобы наша семейная жизнь начиналась с обмана, и ты все равно об этом узнаешь, поэтому я решила, что лучше сказать сразу.