Стеклянная женщина - Кэролайн Ли

Двумя пальцами Йоун медленно, с силой приподнимает подбородок Роусы, вынуждая ее посмотреть ему в глаза. Заскорузлые руки земледельца и рыбака почти касаются ее горла, и есть в этом нечто до странности ласковое и в то же время собственническое. Йоун изучает лицо Роусы, скользит взглядом по всему телу, будто с нее кожу снимает, и она трясется как заяц. Вот-вот его ладонь опустится ей на грудь или сомкнется на горле. Но он судорожно вздыхает и прочерчивает обжигающую дорожку к ямочке меж ключиц, в которой лихорадочно бьется пульс.

Под этими прикосновениями мысли о побеге улетучиваются из ее головы. Он пустится в погоню, он вернет ее обратно.

Йоун улыбается, обнажая большие зубы.

– Тебе здесь все чужое. Я понимаю. Но ты будешь счастлива. В Библии говорится, что муж должен чтить жену. А что требуется от жены, Роуса?

– Послушание, – шепчет она и думает: но как же любовь?

– И ты послушна.

Она через силу кивает – едва-едва склоняет голову, и от этого пальцы его сильнее вдавливаются в ее подбородок.

– Скажи мне, что ты счастлива, Роуса. – В стальных глазах Йоуна ни тени улыбки.

– Я… счастлива, – лепечет она.

Он проводит большим пальцем по ее нижней губе и убирает руку.

– Ты будешь хорошей женой.

Дверь с грохотом захлопывается за ним, и дом погружается в задумчивую тишину.

Роуса вся дрожит. Наверняка это шаги Пьетюра она слышала прошлой ночью на чердаке – он, видимо, собирал бумаги, готовясь ехать на юг. Но зачем ему останавливаться у ее постели и смотреть на нее? Она поворачивается было к лестнице, но не может заставить себя подняться и нырнуть в разверзшуюся над головой черную пасть.

Вместо этого она берет мыло из бараньего жира и отчищает стол. Подметает полы. До блеска натирает деревянные двери и стропила ворванью. Она моет, отскребает и метет, пока в доме не остается ни пылинки. Потом приносит ржаной муки и печет хлеб. Пьетюр, судя по всему, перед отъездом зарезал ягненка: на стропилах в кладовке подвешены бараньи ноги. Они уже высохли, но на соломе – там, куда капала кровь, – засохли бурые лужицы.

Она приготовит для Йоуна lifrarpylsa. Она мелко режет печень, добавляет овсяной крупы и набивает получившейся смесью бараний желудок. Затем lifrarpylsa отправляется в кипящую воду и с бульканьем кувыркается в котелке почти до самого полудня, наполняя дом горьковатым запахом требухи. Все это время Роуса напевает без слов, чтобы заглушить прочие звуки, настоящие или порожденные ее воображением.

Йоун встречает ее стряпню изумленным восклицанием и тут же уплетает lifrarpylsa, утирая жирную бороду рукавом. Когда он улыбается ей вот так, трудно представить, что это тот же самый человек, рядом с которым она чувствует себя пленницей в железной клетке. Наверное, все его угрозы она просто выдумала; наверное, на самом деле его слова всегда были ласковы, но в ее ушах почему-то звучали пугающе.

И все же, когда она изредка поднимает глаза и замечает, что муж наблюдает за ней, в его лице мелькает нечто такое, из-за чего ей хочется обхватить себя руками.

Он до сих пор так и не возлег с ней, даже почти не прикасался к ней. По ночам он уходит из дома в хлев. Роуса лежит в темноте одна. Закрывая глаза, она представляет себя невидимкой, воображает, будто тело ее медленно становится прозрачным.

Чем больше времени она проводит наедине с этим чужим ей могучим человеком, тем более отстраненным он становится. Когда он проходит мимо, она вся сжимается, чувствуя исходящий от него звериный жар. Однажды утром он замечает это, берет ее за руку, раскрывает стиснутую в кулак ладонь и прижимается к ней губами. В этом жесте столько нежности, что у нее перехватывает дух. Он улыбается и снова уходит в поле, а она остается стоять на пороге и смотреть ему вслед. Она уже готова окликнуть его, позвать обратно, но несказанные слова умирают на губах.

На третье утро после отъезда Пьетюра Роуса дожидается, пока Йоун не уйдет в поле, и торопливо спускается вниз по склону, к селению.

Дома тут больше, чем в Скаульхольте, и наполовину вросли в холмы, будто спрятались за ними. Роуса останавливается немного поодаль, делает глубокий вдох и растягивает губы в улыбке. Здесь живут люди ее мужа. Если она понравится им, Йоун поймет, что нет нужды запрещать ей говорить с ними. Она бросает опасливый взгляд на вершину холма, на поля, но Йоуна не видно, и страх, сдавивший ей грудь, ослабевает.

Ближайший дом встречает ее тишиной и приотворенной дверью. Она заглядывает внутрь. В Скаульхольте чужаков, будь то странствующие купцы или паломники, обыкновенно принимают радушно, но здешних обычаев она не знает. Она мнется на пороге, не решаясь войти, и вдруг позади раздается оклик.

– Эй, ты!

Она резко оборачивается и видит дюжего мужчину, даже выше Йоуна ростом. У него багровые мясистые щеки и крохотные глазки-буравчики.

– Ты его новая жена, – злобно цедит он, скрещивая на широкой груди огромные руки, похожие на бараньи окорока.

– Я… – Она делает шажок назад. – Это ваш дом? Простите, я…

– Вынюхивала что-то, – резко перебивает ее здоровяк. – Как и та, прежняя. До добра это ее не довело.

– Я не хотела ничего дурного.

– Она тоже так говорила. Только вот хворь ее все одно настигла.

– Олав! Уймись. – Между ними внезапно вырастает Катрин и, подбоченившись, одаривает Олава сердитым взглядом. Тот смотрит на нее исподлобья. – Так-то любезно ты привечаешь жену bóndi? Что скажет Йоун, когда узнает, что ты ей угрожал?

– Я не угрожал, – бормочет Олав. – Она рыскала у меня под дверью, и…

– Вот как вскочат у тебя волдыри, станешь рыскать у меня под дверью и звездчатку просить, и я тебе это припомню, – огрызается Катрин. – Идем, Роуса.

Она подхватывает Роусу под руку, и та, прильнув к ней, покорно идет следом.

– Спасибо. Я…

– Йоун знает, что ты здесь? – Катрин смотрит на нее настороженно.

– Нет, он в поле. Я…

– А ну живо возвращайся к себе.

– Но я хотела…

Катрин сжимает плечи Роусы.

– Навестишь меня в другой раз. А теперь ступай.

– Но я…

– Погляди, люди уже о тебе шепчутся. Не ровен час, расскажут Йоуну, что ты сюда приходила.

За спиной Катрин уже собралась небольшая толпа. Сельчане тихо переговариваются меж собой. До Роусы доносится пронзительный смех, похожий на звон бьющегося стекла.

– Ступай же, – настойчиво повторяет Катрин. – Я с ними потолкую, авось сумею убедить их держать язык за зубами. А ты впредь будь осмотрительней. Ступай!

Катрин подталкивает Роусу, и та, спотыкаясь, бежит вверх по склону. Грудь ей сдавило, в затылке покалывает под чужими взглядами.