Долгая дорога домой - Пол Андерсон

Грунвальд толстыми, но на удивление ловкими пальцами вытащил крысу и начал снимать с нее электроды.

– Бедняга, – пробормотал он. – Сомневаюсь, что перемена пойдет ей на пользу.

Сидящий на стуле угрюмый Коринф вскинул голову.

– Зачем крысе интеллект? – продолжал Грунвальд. – Она лишь поймет весь ужас своего положения. Да и всем нам – зачем?

– А ты сам вернулся бы к прежнему? – спросил Коринф.

– Да. – На квадратном лице Грунвальда неожиданно обозначилось упрямство. – Да, вернулся бы. Вредно думать слишком много или слишком дотошно.

– В чем-то ты, наверное, прав. Новую цивилизацию – не только технологию, но и всю систему ценностей, все мечты и надежды – придется отстраивать заново, на это уйдет жизнь не одного поколения. Мы сейчас дикари и живем в диком убожестве. Жизнь не исчерпывается одной наукой.

– Верно, – сказал Льюис. – Однако ученые, как и люди искусства всех стран, не потеряли рассудок из-за перемен, потому что у них и прежде имелась цель в жизни, нечто вне их самих, чему они могут отдать все, что имеют. – Пухлое лицо осветила по-кошачьи лукавая улыбка. – К тому же, Пит, меня как старого сибарита привлекают новые возможности. Хотя та музыка и искусство, которые я обожал, закончились, хорошее вино и кухню я ценю не меньше. По сути, мое восприятие обострилось, я ощущаю нюансы, о существовании которых прежде не подозревал.

Разговор шел в странной манере – синхронное обсуждение технических проблем перемежалось скупыми словами и множеством жестов и гримас.

– Что ж, – сказал Йохансон, – поле торможения у нас есть. Теперь дело за вами, неврологами. Вы должны подробно его изучить и выяснить, что может приключиться с жизнью на Земле.

– Не-а, – ответил Льюис. – Я сейчас этим не занимаюсь – разве что иногда пальчиком потыкаю. Бронцини и Макэндрюс справятся сами. Я кооптировался в отдел психологии, это много интереснее и на данный момент гораздо важнее. Взял на себя часть их работы, связанную с неврологией и кибернетикой.

– Старая психология практически стала бесполезной, – кивнул Коринф. – Мы слишком сильно изменились, чтобы осознавать собственную мотивацию. Почему, спрашивается, я почти все время сижу здесь, а не помогаю дома Шейле привыкать к изменениям? Я не в силах побороть себя, я просто должен исследовать новую область, вот только… Чтобы начать сызнова, на рациональной основе, мы должны лучше знать динамику человеческого поведения. Что касается меня, я тоже пас – изобрели поле и ладно. Россман хочет, чтобы я подключился к созданию космического корабля, как только он организует проект.

– Для путешествий со сверхсветовой скоростью?

– Именно. Принцип основан на одном из разделов механики, о существовании которого до перемен никто не подозревал. Мы сгенерируем пси-волну, а она… Ладно, не берите в голову. Объясню, когда вы освоите тензорное исчисление и матричную алгебру. Пока мы ждем, когда под проект выделят людей и материалы, я составляю чертежи. На таком корабле можно будет долететь до любого конца галактики.

Две нити сплелись воедино.

– Мы бежим от самих себя, – сказал Грунвальд. – Спасаемся бегством в космос.

На мгновение все четверо замолчали и погрузились в мысли.

Коринф встал.

– Пойду домой.

Пока он спускался по лестнице, еще несколько нитей размышлений сплелись в уме в один клубок. В основном он думал о Шейле, но что-то нашептывало и о Хельге, рекой текли графики и уравнения, маячил холодный в своей бесконечности образ Земли, песчинкой кружащей в космосе. Часть его самого, подозрительно отстраненная, изучала эту паутину мыслей, стараясь понять, как она работает, чтобы научиться полнее использовать свой потенциал.

Взять хотя бы язык: институтские сотрудники хорошо друг друга знали и непроизвольно выработали новый набор символов коммуникации – тонкий, мощный инструмент, в котором каждый жест имел значение, а ускоренное мышление собеседника без осознанных усилий заполняло промежутки и ухватывало смыслы на разных уровнях. Способ был даже чересчур эффективен, человек выдавал все сокровенное, что таилось внутри. Люди будущего скорее всего будут разгуливать нагими – и душой, и телом. У Коринфа такая перспектива не вызывала энтузиазма.

С другой стороны, уровень взаимопонимания между ним и Шейлой делал их разговоры между собой непонятными для посторонних. Тысячи, миллионы групп по всему миру создавали свои диалекты на основе прежнего опыта, неведомого для остальных людей. Придется придумывать какой-нибудь искусственный язык – один для всех.

Телепатия? В ее существовании – по крайней мере, у отдельных индивидуумов – можно было не сомневаться. Когда положение станет поспокойнее, экстрасенсорное восприятие следует тщательно изучить. Так много еще надо сделать, а жизнь так коротка!

Коринф поежился. Страх личной смерти считался болезнью роста, хотя все взрослые в известной мере вновь стали подростками – только на ином плане. Где там подростками – детьми, младенцами.

Ну хорошо, биологи в ближайшие годы, вероятно, изыщут средства для продления жизни. Возможно, даже на столетия. Только стоит ли этого желать?

Коринф вышел на улицу и нашел автомобиль, выделенный для него Россманом. По крайней мере, иронично подумал Питер, снята проблема парковки. Прежнего транспортного столпотворения больше нет.

И самого Нью-Йорка рано или поздно не будет. Крупные города утратили свою экономическую обоснованность. Питер родился в маленьком городке, он всегда любил горы, лес и море. И все-таки в буйстве, лихорадочности, скученности, жестокости, бесчеловечности и великолепии большого города была своя прелесть, его исчезновение оставит в будущем мире зияющую пустоту.

Ночь выдалась жаркой, рубашка липла к телу. В небе между темными зданиями и мертвыми неоновыми огнями вспыхивали бледные зарницы, земля молила о дожде. Фары прорезали в липкой тьме тусклые полосы.

Город был только что укрощен. Войну между бандами портовиков и динамопсихов две недели назад подавили, и новых вспышек насилия больше ничто не предвещало. Пайки все еще были скудными, зато у людей снова появилась работа, и с голоду никто не умирал.

Коринф поставил машину на стоянку за домом. Власти, нормирующие расход электроэнергии, разрешили включить лифт – настоящее блаженство. Питер не любил пешком подниматься на пятнадцатый этаж.

Надеюсь, подумал он о Шейле, но не стал продолжать мысль. Бедняжка худела, плохо спала, а иногда вскакивала ночью с сухим криком в горле и лихорадочно шарила в темноте в поисках мужа. Коринф сожалел, что работа отрывала его от жены. Шейла отчаянно нуждалась в поддержке. Может быть, получится найти для нее какую-нибудь работу, позволяющую коротать часы одиночества.

Коридор на его этаже был погружен в темноту за исключением тусклого аварийного освещения, однако из-под двери квартиры пробивался яркий свет. Взгляд на часы показал, что Шейла бодрствует позже обычного. Значит, опять не может заснуть.