Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика - Петр Андреев

Тянуться за винтовками, стоявшими у стены в двух шагах от стола, уже не было смысла. По приказу немцев полицейские обыскали солдат. Забрали патроны и ножи. Тщательно ощупали одежду. Искали документы. Хозяину приказали организовать подводу для доставки задержанных в комендатуру. К дому было подано сразу две телеги с возчиками – полицейским и деревенским старичком. Пока немцы занимались какими-то делами, разведчики сидели на телеге под охраной полицейских. В полдень тронулись в путь.

Рыжий верзила грубо ткнул Пронюшкина стволом автомата в бок, показывая, что ему надо уступить место, взгромоздился на телегу, и лошади тронули. Всех сверлила мысль, что ждет впереди – могила или плен. Ходили разные слухи. Одни говорили, что немцы всех военнослужащих без исключения расстреливают, другие – что на оккупированной территории создано великое множество больших и маленьких лагерей, где люди содержатся в невыносимых условиях. Колючая проволока с караульными вышками по углам – и все сооружение. В зной и дождь люди находятся под открытым небом, страшный голод, вши, даже питьевой воды не хватает. Ходили слухи и о том, что пленных отправляют в Германию.

– Ну что, ребята… – не успел договорить фразу Кусов, как получил от полицейского удар прикладом.

– Молчать! – крикнул немец. – Один скажешь слово, ми будем стреляйт.

Часа через полтора-два лес расступился, и бричка въехала на окраину не то города, не то большой деревни. Одноэтажные маленькие хатки и дома-пятистенки лепились друг к другу по обеим сторонам немощеной улицы. Непролазная грязь с трудом пропускала перегруженную бричку. Мертвая тишина. Даже всегда перебрехивавшиеся собаки молчали. Но деревня не вымерла. Если смотреть внимательно на окна, то можно было заметить, как приоткрываются уголки занавесок. Выглянет из-за занавески любопытный настороженный глаз, и занавеска снова закрыта. Невыносимо стыдно. Как мы, красноармейцы самой сильной в мире армии, прошедшие уже месяцы по дорогам войны, так легко и просто попали в лапы противника? Да и какого противника… Три вооруженных солдата – двум немцам! А что о нас подумают наши товарищи? Голова раскалывается от мыслей. Что делать? Что делать? И почему они нас не расстреляли на месте? Надо что-то делать. Побег! Пусть расстреляют, но только не плен.

Между тем бричка загрохотала по булыжникам мостовой. Впереди показалось несколько двухэтажных и одноэтажных строений. С балкона второго этажа одного из домов свешивалось красное полотнище с черной свастикой. Бричка остановилась во дворе, обнесенном дощатым забором. Двор пустой. Только одиноко стояла грузовая машина с крытым кузовом да скрипели двери выносной уборной, прилепившейся к забору.

Команда «Встать!», пинки полицейского, и впереди грязный подвал дома. Дверь захлопнулась. И это уже счастье – оставили одних. Прижались в отдаленном от двери углу. Надо быстро договориться, как себя вести.

Первым заговорил Кусов, как самый старший, да к тому же с высшим образованием:

– Товарищи, надо предпринять все возможное и даже невозможное, чтобы отсюда уйти. Охраны у двери как будто нет. Если нас до вечера не отправят на тот свет, мы ночью должны отсюда выбраться.

– Но как? – прошептал Пронюшкин.

– Видишь окно? Как строитель, я вас уверяю, что оконную коробку при большом желании можно вынуть. Со стороны двора охраны нет, а забор нас не удержит. Видите четыре гвоздя, забитые в швы кладки? Если перерезать гвозди, то оконный блок сам вылетит.

– Ты забыл, что у нас не то что пилы, даже ножа нет, – возразил Пронюшкин.

– Ошибаешься. У меня старая охотничья привычка носить нож в голенище сапога. Причем не в правом, а в левом. Это и позволило его сохранить. Кому придет в голову ощупывать голенище левого сапога? А про этих деревенских сопляков, новоиспеченных фюреров, и говорить нечего. Если бы мне такое рассказали, я бы ни за что не поверил, что русский человек так лакейски может прислуживать завоевателю, а тем более зверствовать в угоду фашистам. Была бы моя воля…

– Ладно махать кулаками, это потом, а сейчас надо думать, как спасти свою шкуру, – сказал Пронюшкин.

– Вот что, если не удастся выбраться из этого подвала самостоятельно, надо сохранить жизнь, а там чем черт не шутит, даст бог, выпадет счастье. Запомните: если будут спрашивать – мы из разбитой дивизии. Номера частей и подразделений им известны, спрашивать не будут, у них наши красноармейские книжки. Их может интересовать местонахождение части. Так вот, после того, как нас окружили под Карачевом, командование всех распустило выходить из окружения мелкими группами. Все, что было до Карачева, думаю, можно говорить. Это для них уже не секрет. Разбив наше охранение, они, наверное, взяли и пленных и узнали все, что им надо. Да и какое это теперь имеет значение. Мы же, не веря в возможность организации сопротивления их могучей армии, решили сдаться на милость. Или, если удастся, разойтись по домам. Вы только не поймите меня в прямом смысле – «сдаться» и «могучей». Если бы не этот дикий случай, я бы им сдался! Духом не падать. Держаться до конца. Чему быть, того не миновать. А теперь за дело.

Кусов как-то всем сразу подмигнул, улыбнулся и стал проверять окно. Но не суждено было осуществиться планам Кусова. Проскрипела под тяжелой поступью лестница. Звякнул запор, и дверь распахнулась. Перед пленниками стоял мужчина лет сорока с повязкой на рукаве. За спиной ладно пристроилась немецкая винтовка без штыка.

– Ну что, отдохнули? Шагайте к коменданту.

По деревянной лестнице поднялись на второй этаж. Дежурный унтер-офицер открыл дверь и жестом показал – проходите.

Уже немолодой немец в черной форме с двумя ломаными стрелами на петлицах приветливо улыбнулся. На ломаном русском языке попросил подойти ближе к столу. Спросил, из какой части и какого рода войск. Где дивизия воевала, как попала под Брянск и как оказались в деревне. Когда Кусов сказал, что они решили сдаться в плен, комендант оживился и крикнул: «Русский солдат в немецкий плен – это хорошо! Весь русский армий немецкий плен. Советы все капут. Машина фарен – идет сборный пункт. Ви едет туда».

Присутствовавший при разговоре унтер дал знак выйти из кабинета. Опять звякнул запор подвальной комнаты. На просьбу дать что-нибудь поесть конвоир – все тот же полицай – грубо пролаял: «Что, Сталин не накормил?»

День клонился к вечеру, когда пленников посадили в машину. Это был фургон, что стоял во дворе комендатуры. В кабину сели двое – шофер, солдат-немец, и унтер-офицер. В кузов – мешковатый полицай с одутловатым лицом и красными глазами. Видно было, что он мучился после перепоя. Конвоир уселся на переднюю скамейку, закрыв собою заднее окно кабины. Машина тронулась. В заднем просвете фургона промелькнули домики окраины городка, затем – вытоптанного до черноты выгона без скотины, и машина въехала в лес. Тряска уменьшилась. Ехали по извилистой лесной дороге. Еловый лес справа и слева подступал к самой дороге. У конвоира все чаще стали смыкаться веки. Затем раз-другой он клюнул и всхрапнул.