Чуров и Чурбанов - Ксения Букша

– Да, мощная… казалось бы, – подчеркнул Минздрав. – Идея синхронизации разрабатывается давно… Поясню для наших телезрителей, что, собственно, это голубая мечта человечества – синхронизация сердцебиения. Ещё в начале девяностых случайно открыли, что на свете существуют первичные синхронные пары, – это люди, у которых сердце бьётся в едином ритме, синхронно. Такие люди встречаются редко, а выявить их ещё труднее, сами понимаете. Но вот когда с одной такой парой стали проводить опыты, выяснилась такая вещь. Если с этой синхронной парой человек проводит вплотную, на минимальном расстоянии…

– До двух метров, – уточнил ведущий.

– Да, меньше двух метров должно быть, и провести с ними надо либо непрерывно около трёх суток, либо если не подряд, то требуется много часов – как бы много сеансов. И тогда ваше сердце синхронизируется с этой парой, и синхронов становится уже трое. Ну и сами понимаете, что это может быть спасением для людей, у которых есть сердечные болезни, неизлечимые, в том числе… То есть синхронная пара сердец поддерживает и тащит за собой сердце, и спасает человека, который без этого давно бы умер.

– Не меньше трёх суток непрерывно – или много-много сеансов – на расстоянии не более двух метров друг от друга, – уточнил ведущий, заглядывая в смартфон.

– Ну да, вот, – кивнул Минздрав и потер пылающие уши, и Чуров, бросив беглый взгляд на экран, без особого удивления узнал в нём своего однокурсника. В свете софитов Минздрав казался ещё бледнее, чем обычно, а веки были совсем синие. – Чем больше времени они проведут втроём и чем меньше расстояние, тем больше надежда на успех. То есть, по сути, там есть два основных принципа: время и близость. И поэтому идея в том, что нужно искать и находить первичных носителей – синхронные пары, которые могут быть донорами сердечного ритма.

– Прекрасная идея, правда? – воскликнул ведущий, подыгрывая чиновнику.

– Ну, во-первых, действительно их немного, а во-вторых, вы представьте, они же между собой практически никогда не могут быть знакомы, не знают об этом, могут быть далеко друг от друга, и это придётся перешерстить весь земной шар. А к тому же представьте: вы – практически сиамский близнец с кем-то, кого вы вообще не знаете, и если я вам скажу, что ваши сердца – это как бы одно сердце, что вы почувствуете?

– Ну, скажем так, я не обрадуюсь! – воскликнул ведущий.

– Вам станет не по себе, это как минимум. (Ведущий кивал, как болванчик, и произносил еле слышно: ага.) А к тому же у всего этого есть сильнейшая оборотная сторона. В какой-то момент выяснилось, что подсинхроны (так называются те, кого синхронизировали первичные синхроны) умирают одновременно с тем из своих доноров сердечного ритма, кто умер первым. То есть как? Один из первичных синхронов умер – и все его подсинхроны тут же – тоже – умерли. Кейс Редфилда, так звали умершего синхрона. Редфилд умер, и все подсинхроны тоже, мгновенно.

– Вне зависимости от их состояния здоровья.

– Да. И вот поэтому, из-за этой оборотной стороны, синхронизация и не может быть внедрена в медицинскую практику. Этические причины, – подчеркнул министр здравоохранения и не спеша пошаркал короткими ногами под стулом.

– Ну сколько можно это всё обсасывать, – прокомментировала Елена Захаровна. – И как они не устали ещё от этих тем. Сплошные аборты, эвтаназия и синхронизация. А, и смена пола ещё. Как будто больше поговорить не о чем. Оставили бы уже в покое, чего не понимают.

– М-м, – рассеянно согласился Чуров.

– Если всё так сложно, то надо всесторонне этот вопрос рассмотреть, наверное, – предположил ведущий. – И только тогда…

– Очень всесторонне, – покачал головой Минздрав. – Очень. Ведь есть ещё и такой аспект, понимаете. Я вот считаю, что синхронизация – это вообще порочная практика. Порочный круг. Почему? В конце концов по цепочке может получиться так, что все сердца всех людей на Земле будут биться в буквальном смысле в унисон, ну, то есть, одновременно, в одном ритме. Есть небезосновательные опасения, что это может как-то сказаться… Ведь пара, которая всех синхронизирует, – именно от их жизней будут все остальные, получается, зависеть. А если это будет человек не из нашей страны? И у половины наших граждан сердце настроено по американцу? – дальше пошёл уж такой бред, что Елена Захаровна взяла пульт, и министр здравоохранения продолжал размахивать руками и шевелить губами уже беззвучно.

– Что происходит с Корзинкиной? – спросил между тем Чуров Елену Захаровну, прихлёбывая горячую воду, в которой не успел завариться чай. – Откуда лихорадка?

– Сама не понимаю, – отвечала Елена Захаровна. – Мы уже обыскались. Позавчера лично ей мерила, было даже низковато. Сидели, сидели… про рэп всё узнала, про котов-воителей. А вчера опять лихорадит.

Чуров побежал далее. Осмотрел поступившего вчера толстого парня-гипертоника, за которого болела вся его узбекская родня. Парень, кажется, чувствовал себя неплохо. Осмотрел ещё одного подростка – с сердечной недостаточностью почечного происхождения.

В целом ничего особенного не происходило: тридцать первое число длилось и было тихим. На дворе стояло безветрие. Васильевский остров погружался в серые морозные сумерки. Где-то на Большом или на Среднем народ покупал, веселился, жёг бенгальские огни, смерзался и пьянствовал. Нева стекленела под тонким серым слоем льда. Здесь же, в дальних линиях, в корпусах больнички, всё было пустынно, обыкновенно и буднично. Это нравилось Чурову.

Темнело. Телевизор крутил фиолетово-жёлтые пляски, а иногда крупным планом демонстрировал рты знаменитостей. Чуров, пробегая мимо, поставил его на беззвучный режим.

В дверях отделения, шурша разноцветными бахилами, столпились дедушка, бабушка, мама, папа и маленькая сестричка узбекского пацана с гипертонией.

– Мы навестить нашего мальчика. Можно?

Родственники гуськом проследовали в палату. По дороге им попался сутулый мрачный подросток Артём, выздоравливающий от инфаркта. Под мышкой он держал свёрток, замотанный блестящей и завитой сиреневой ленточкой.

– Девушка-Мороз подарила? – поддел Чуров на ходу, и вдруг его осенила наблюдательность. Он развернулся и быстрым шагом направился к Корзинкиной.

Когда он вошёл, Корзинкина как раз занесла руку с термометром и хотела его встряхнуть.

– Погоди! – поймал её за руку Чуров. – Ну-ка, сколько?

Чуров встряхнул термометр и сбил столбик до тридцати пяти. Корзинкина села измерять при Чурове. Вид у Корзинкиной был индифферентный, только щёки и лоб заметно покраснели.

– Кто тебя дома ждёт-то? – спрашивал Чуров невинно.

– Да все ждут. Мама ждёт. Братья.

– А ты хочешь домой?

– Хочу.

– А чего температуру себе мухлюешь?

– Я не мухлюю, – сказала Корзинкина. – Вот. Чуров посмотрел. Столбик действительно подползал к тридцати восьми.

– Не мухлюешь? – сказал Чуров. – Ладно: как тогда? Не хочешь, можешь не говорить. Но мне пригодится для других детей.