Почти нормальная семья - Маттиас Эдвардссон

– Но ведь это не имеет отношения к делу?

– Как знать, – проговорил Блумберг.

– А как обстоят дела с бывшей сожительницей Ольсена? – спросила Ульрика. – Удалось откопать про нее что-нибудь новенькое?

«Откопать»? Слово-то какое неприятное. У меня невольно возникли ассоциации со сплетнями и с клеветой, желтой прессой. Словно мы любой ценой должны были найти козла отпущения.

– Думаю, именно на нее нам следует сделать ставку, – сказал Блумберг. – Линда Лукинд.

– Ее так зовут?

Блумберг придвинул к себе бумагу на столе:

– Именно. Линда Лукинд, Тульгатан, десять.

– Вы поговорили с ней? – спросила Ульрика.

– Она не из болтливых. Утверждает, что уже все рассказала полиции и прокурору, но ей никто не верит. Я пытался получить протоколы предварительного следствия, пока, правда, безуспешно. Но это мы решим. Придется действовать через суд.

– Сколько времени все это займет? – спросил я.

Блумберг защелкал своей ручкой.

– Успокойся, – сказала Ульрика и погладила меня по руке.

– Успокойся? В каком смысле? Если у этой Лукинд есть мотивы, все заинтересованы в том, чтобы ее допросить! Ведь полиция должна работать объективно, разве нет?

– Полиция ее допросила, – ответил Блумберг и отбросил ручку. – В порядке ознакомления.

– Этого явно недостаточно, – сказал я; Блумберг встревоженно глянул на Ульрику. – И когда нам разрешат увидеться со Стеллой? Мы должны поговорить с нашей дочерью!

Я уже готов был вскочить со стула.

– Стелле не разрешается общаться ни с кем, кроме меня, – произнес Блумберг.

– Ей всего лишь девятнадцать, – сказал я.

– К сожалению, возраст роли не играет.

– Она ребенок!

Я не собирался кричать. Просто так получилось. Кулаки сжались, и Ульрика крепко схватила меня за запястье.

– В глазах закона – нет, – осторожно произнес Блумберг.

– Плевать мне на законы. Я хочу видеть свою дочь!

В ушах у меня зашумело. Даже огромный, похожий на медведя Блумберг выглядел слегка испуганным, когда я вырвался из рук Ульрики и вскочил со стула.

– Сделай так, чтобы Стелла все рассказала полиции. Больше никаких тайн и неприятных неожиданностей. Невиновный не станет лгать.

О том, что я собираюсь приехать в конфирмационный лагерь, Стелле я рассказывать не стал. Вероятно, я поступил глупо. Конечно, мне следовало бы предупредить об этом, но для меня это само собой разумелось. Я был священником в одном из приходов, организовавших лагерь, инициатором его создания, – само собой, я приеду навестить ребят.

Когда я прибыл в обучающий центр, конфирманты как раз пожарили сосиски. После этого многие из них переоделись в купальники и плавки, кто-то зашел по пояс в воду и стоял, поеживаясь от холода, другие прыгали с мостков. Две вожатые стояли под деревом и смеялись, пока Робин с радостными возгласами плескался в озере.

Некоторое время я стоял на поросшем травой склоне. Словно перед картиной. Радость и единение, написанные яркими красками.

Подросткам было не до меня. Кто-то из одноклассников Стеллы поздоровался со мной, но большинство вообще не обратило внимания на мое появление.

Я подошел к вожатым, стоящим под деревом, и обменялся с ними рукопожатиями. Они рассказали, что все замечательно. С группой очень здорово работать, и у них уже случилось несколько интересных и откровенных бесед.

Ни одна из них не упомянула Стеллу – это я воспринял как признак того, что она ведет себя хорошо. Я заранее настроился на то, что не буду волноваться, но теперь, когда стало ясно, что ничего не случилось, я почувствовал, как по всему телу пробежала волна облегчения.

Ситуация ухудшилась, когда Стелла обнаружила мое появление.

Она вышла из озера с мокрыми волосами, свисающими сосульками. На берегу она завернулась в полотенце.

Увидев меня, Стелла переменилась в лице:

– Что ты здесь делаешь?

– Приехал вас навестить. – Я попытался улыбнуться.

– Оставь меня в покое!

Шлепая кроксами, она удалилась вверх по склону.

Говорить с дочерью о сексе я никогда не умел. Я не хотел быть традиционным отцом. Таким, который краснеет и смущается при слове «противозачаточные средства», который предпочитает закрывать глаза и делать вид, будто никакой сексуальности у его дочери-подростка нет, будто она живет в замкнутом пространстве, понятия не имея о том сексуализированном мире, окружающем нас всех. Долгое время я говорил себе, что стану совсем другим отцом – таким, которому можно довериться, который не переключает телевизор на другой канал при виде пылкой постельной сцены или тайно подкладывает в сумочку презервативы, не говоря ни слова. Даже не знаю, что случилось, почему все вышло так, как вышло.

Другие мужчины давали мне понять, что в этой ситуации я не одинок. Очень хочется думать, что мы продвинулись куда дальше, что благодаря равноправию большинство современных отцов умеют правильно относиться к сексуальности своих дочерей-подростков. Но факт заключается в том, что, как это ни грустно, я не знаю ни одного мужчины, который мог бы просто и естественно поговорить с дочерью-подростком о сексе.

Когда я после нескольких банок пива спросил как-то об этом Дино, тот аж поперхнулся:

– Если кто тронет Амину хотя бы пальцем, я ему хрен отрежу!

Ясное дело, я понимал, что он говорил это не всерьез. В последние годы у Амины было несколько бойфрендов, и ни один из них, насколько мне известно, не лишился ни одной части тела. Однако я не верю, что Дино сидел и откровенно разговаривал с Аминой о сексе.

До конфирмационного лагеря мы с Ульрикой никогда не обсуждали сексуальность Стеллы. Знаю, что Ульрика помогла ей, когда у нее начались месячные, но в остальном Стелла была ребенком во всех отношениях. Ей только что исполнилось пятнадцать. Возможно, я был слишком наивен.

Робин уговорил меня остаться на ужин. В столовой был отдельный зал, где мы могли сидеть так, чтобы Стелла нас не видела.

Повара в этом месте работали отменные, и еда была просто великолепная. Мы с Робином вели интереснейшую беседу. Он рассказал мне, что почти все конфирманты признались: они верят в божественную силу, которая сильнее человека. Робин спросил их, почему эта сила не является Богом, и потом, выслушав каждый ответ, объяснил им, что они, вполне вероятно, говорят именно о Боге.

Я не хотел примешивать сюда личные дела, однако не мог удержаться от вопроса:

– А что сказала Стелла?

Робин положил в рот порцию картошки с розмарином, и мне пришлось ждать, пока он не прожует.