Роман Флобера - Владимир Казаков

Хо-ро-шо-о! Клубничкой ранней отдает. Этакой предрассветной, со слезой. Зажигалка есть? О чем это я говорил? А-а, вот. Смотрю я на наших баб и думаю: чегой-то они такие старые? Мы-то вроде еще ничего: ну, полысели, ну, животы при движении о коленки бьются, ну, скрючило чуть-чуть… И что? Огонь-то в глазах горит! Практически вечный! А ты вон посмотри на Юльку. Точная копия ее мамы, когда она приходила на родительские собрания. Думаешь? Слушай, а я не сообразил, что тогда ее матушке было меньше лет, чем Юльке сейчас! Открывай. Но из пластика – последний раз. Хо-ро-шо-о! И главное – холодненькое.

О-о, привет! Как ты? Отлично. Конечно, буду. Я, правда, последнее время от крепких напитков отказываюсь. Голова болит сильно. На третий день. Первые два дня ее просто не ощущаешь, а на третий – болит, проклятая! Ну, ради такого дела давай вискаря. Это уж слишком. Ну, раз так, поехали! Так вот, оказалась она такой стервой. Позвонишь, к примеру, с днем рождения поздравить, а она в течение десятков лет один вопрос талдычит: «Как, Коленька, не выпиваешь ли?» Ни здрасте, ни привет. Совершенно верно. Все без исключения. Давай. Сейчас, подожди, я отдышусь. А Шапиро где? Ясно, что не в Моршанске. А Игорь Расс? Тоже в Штатах?! Хм. А эта, как ее, Ланцман? Слушай, а кто же тогда в Израиле живет?! Понятно.

Эй, поколение пепси, сходи в учительскую, там в семьдесят восьмом году стоял графин с водой. Так вот, графин не бери, а стаканы тащи сюда. Что?! Сколько?! Не давайте ему пятьсот рублей! Зря. Смотрите-ка, неужели стаканы тридцать лет здесь так и простояли?! Хочется рыдать и плакать. Рвать и метать. Как кончилось? У меня вермутяшка есть. «Мартини». Смешаем, взбалтываем. Тоже мне, Джеймс Бонд нашелся. Это ты у себя в «Газпроме» пальцами тыкать будешь. Вон ветку оторви, вспомни молодость. Пусть из меня завтра сделают голову профессора Доуэля, но сегодня… Отлично, и, главное, такая легкость в организме.

Кто пойдет в Елисеевский? Тянем на спичках. Как, у всех зажигалки?! Вот дожили! У всех зажигалки, а в Елисеевский сходить некому. А-а, уже пошли? Не держите меня, я сам могу упасть. Буду. У меня есть еще бутылка шампанского. Помнишь, как мы пили его после школы на Пушкинской и разбили? Ха-ха. Сам дурак. Кто же знал, что она такая скользкая. Ничего, ничего. Вон наши гонцы ползут. Откуда вы, гости дорогие? Куда же вы столько набрали?! Сейчас по слегка, для рывка и гулять по родным бульварам.

А-а, это уже бульвары. Никогда бы не подумал. Вот какие штуки происходят. И за твое, и за твое, конечно. Спасибо. Тронут до слез. Сейчас я скажу вам все. Речь.

Дорогие мои, э-э, сошкольники! Сопартники, сопортфельники, соручники, содвоечники, со… сосортирники! Наша великая школа объединила нас, как сито, я имею в виду, рассеяла, как семя. В этот долгожданный, оловянный, стеклянный, деревянный миг мы опять вместе! Ура! Наливай! Уф. Давайте споем и повальсируем: «Школьные годы чудесные, с какой-то там, там, там, песнею…»

Я сам поднимусь. Только руку дайте. А лучше две. И попросите Димку сзади подпихнуть. Как не хочет? В морду ему, в морду! Помнишь, в восемьдесят втором четвертной брал? Ну и где он? А инфляция? А смена классовых ориентиров в историческом разрезе? А троллейбус по двадцать восемь рубчиков? Да, конечно, выпью. Может, оно и к лучшему. Что у вас там? «Кампари»? Какой дурак этот клопомор купил? Я?! И твое. Что-то народу стало мало. А кто там в кустах, как барсук, елозит? Мишка?

Интересно, вот эти лярвы наши одноклассницы или местные? Никак не могу понять. Давай я спою им песенку. Любимую. «Пусть я с вами совсем незнаком и далеко отсюда мой дом…» И не смотри. И езжай в свой Кишинев семечками торговать! А то ишь, на Страстном бульваре враскоряку сидят! Нет, все-таки это не наши, местные. Надо как-то помедленнее. Человек, можно сказать, раз в тридцать лет с одноклассниками встречается, а тут кругом одни неизвестно кто!

Водки, немедленно водки. Желаю «Кубанскую». Горькую можжевеловую. Еще в школе говорили, помнишь, что вместо безумного всадника там мой профиль должен быть изображен. Обезображен. Отлично. Сразу чувствуется. И я хотел. Ага. Ну что ты хочешь? И ты в это поверил? Да ладно! Ну, ты как скажешь! Может, ты еще и демократ? Дал бы тебе по башке, да руки заняты! Давай. За нерушимый блок коммунистов и беспартийных! Как хорошо, прохлада, ночь… Огни святого Эльма. Все бежит.

Да к кому же я в гости попал, хозяева, ау… Вот свиньи-то какие. Ни матраса, ни одеяла, ни подушки. О-о-о. Лицо. Как болит-то лицо. Наверняка либо кто-то чем-то меня, либо я обо что-то сам. Что же так колет в груди? Сердце? Креветки, блин. Житие мое. И тут тоже. И в заднем. И в нагрудном. Вон – зеркало. Вижу. Какое-то оно темное. Шутники. Хохмачи. Написали – «не прислоняться». Описаться можно. Ну и рожа!

Боже мой. Ты кто? Мишка?! Тебя же в кустах разрывало?! Мы у тебя? Покажи, где ванная с сортиром. Как нет? Как в электричке?! Твою мать! Слушай, Мишанька, а где примерно? В каком Иерусалиме? Да дебил потому что! Ох, хорошо, хоть в Новом. Слава богу, что до Тель-Авива электрички пока не ходят.

А где все? Понятно. Интересно, а хоть какие-то деньги остались? Да брось ты… Да ты что?! Нет. Нет. Да откуда я знаю! Правда, что ли?! Кошмар. Но хоть на пиво-то осталось? Неужели прямо в сумке? Какое счастье. Кайф! Сейчас, подожди, я еще. Здорово! Да, не забудь телефон оставить. Слушай, а как хотелось с учителями поговорить, кто жив остался, то-сё. Да я с нашими-то толком не пообщался. Учились, учились… Передай еще одну. Нет, вон ту, она похолодней. Хорошо. А знаешь, мне почему-то во сне снятся только одноклассники. Очень часто. А институтские, армейские – нет. Ну ладно, я выхожу. Звони. И тебе. Конечно, соберемся. Нет, не через тридцать лет. И твоим. Спасибо. Пока».

– Ну что, ничего. Неужели все так и происходит? Хотя о чем это я?! – Сергеев с явным удовольствием пожевал ручку. – Ну, ты хотя бы сообразил, что я тебя дернул не для чириканья этой идиотской статьи?!

– Да сообразил. И так на меня смотрят, как на принца Уэльского, писающего мимо унитаза в привокзальной забегаловке! Что случилось на этот раз? Опять какое-нибудь мурло подало на меня в суд?

– Тут вот какое дело. – Никита достал сигареты из стола. Вообще-то он не курит. Только в период мучительного недоумения либо спьяну. Иногда эти два фактора совпадают и он дымит вовсю. – Знаешь, я уже лет тридцать занимаюсь журналистикой, не последний вроде человек. Но такого не слышал. Короче, дня три в редакцию звонила одна старушенция. Требовала тебя. Наташа, секретарша, поначалу вдумчиво с полчаса объясняла ей на пальцах, что ты у нас давно не работаешь. Так, иногда заходишь написать статью. Потом не выдержала напряга и соединила со мной. Так эта старуха рассказала мне знаешь что?

– Ну и?

– Короче, ей чего-то под восемьдесят. Или за восемьдесят. И она не мыслит своего существования без твоих идиотских статей. Мол, только они поддерживают ее жизненные силы. Понимаешь, какой бред?

– Нет, не понимаю, в чем суть-то?

– А суть в том, что она хочет, чтобы ты стал ее наследником. И она завещание написала на тебя! Мол, помирать скоро, и хочу, чтоб все мое имущество досталось не каким-нибудь ублюдкам, а такому великому человеку, как ты!