Опасные пассажиры поезда 123 - Джон Гоуди

Отморозок вдруг открыл заднюю дверь вагона, выставил в туннель дуло автомата и начал что-то пронзительно кричать.

Первая кровь. Так говорят железнодорожники, когда на новой линии кто-то впервые попадает под поезд. Лонгмэн вспомнил это выражение, когда Стивер ударил автоматом негра. Лонгмэн старался не смотреть на потерпевшего, который сидел, прикладывая к лицу окровавленный платок, и на него снова нахлынуло ощущение нереальности происходящего. Как он, находясь в здравом уме, мог позволить Райдеру втянуть себя во все это? Нет, Райдер просто загипнотизировал его!

Да неужто? Разве он пошел за Райдером не добровольно? Держа в оцепеневших руках тяжелый автомат, обильно потея под нейлоновой маской, Лонгмэн напомнил себе, что ведь это именно он подал Райдеру идею. Он-то думал, что все это игра, так, дежурная шутка за дежурной кружкой пива после еженедельной встречи на бирже труда. А Райдер, оказывается, все это время тщательно анализировал идею угона поезда и наконец признал предприятие теоретически возможным. Дело теперь было за его практической осуществимостью.

Все эти как бы случайные вопросы Райдера, все его подначки, на которые Лонгмэн неизменно покупался, служили, оказывается, одной цели: формированию решения в пользу или против предприятия. И ведь Лонгмэн прекрасно чувствовал это.

Почему же он сам полез в капкан? Наверное, Райдер покорил его своим прошлым боевого командира. Ему захотелось заслужить уважение Райдера, предстать в его глазах знающим, умным и храбрым солдатом. В конце концов Райдер был прирожденным лидером, а Лонгмэн всегда искал, кому бы подчиниться.

Он очень удивился, когда, спустя неделю после первого разговора о поезде, Райдер вдруг сказал:

— Я тут все думал об этой вашей затее с угоном. Все же это абсурд.

— Вовсе нет, — ответил Лонгмэн (и лишь спустя долгое время понял, что именно в этот момент заглотил наживку). — Это вполне реально.

Райдер начал задавать вопросы, и Лонгмэн, отвечая, все больше осознавал, насколько же сомнительным и недоработанным был его план. Райдер указывал ему на изъяны с поразительным профессионализмом, и Лонгмэн лихорадочно подыскивал ответы, словно оправдывался. Например, Райдер заметил, что для того, чтобы контролировать пассажиров всех десяти вагонов, потребуется около тридцати человек. И Лонгмэн с неприятным удивлением осознал, насколько легкомысленно он подходил к такому ключевому вопросу. Однако он почти сразу же нашел решение: отцепить от поезда первый вагон. Райдер кивнул: «Верно, десять заложников — тот же аргумент, что и сотня». Но не всякий раз ответы рождались так же легко.

Всю следующую неделю он обдумывал детали и разрабатывал решения и на следующей встрече без запинки отбарабанил выученное домашнее задание, не дожидаясь вопросов. Но Райдер снова пошел в атаку: он нащупывал слабые места и вынуждал защищаться. Он даже не пытался подсказывать решения или спорить: он просто играл в адвоката дьявола, назойливого слепня, который своими укусами стимулировал изобретательность Лонгмэна. И лишь потом, когда все технические аспекты были окончательно продуманы, он начал добавлять собственные идеи.

Однажды — должно быть, в шестую или седьмую их встречу — Райдер сказал:

— По-настоящему решительные люди, вероятно, сумели бы захватить поезд. Но я не понимаю, как им уйти оттуда.

— Согласен, это непросто, — небрежным тоном заметил Лонгмэн. — Очень непросто.

Райдер пристально посмотрел на него, затем изобразил на лице нечто настолько похожее на улыбку, насколько это вообще было в его силах:

— Ты ведь успел подумать над этим?

Лонгмэн тоже усмехнулся, но вдруг подумал: «Вот почему он молчал об этом раньше. Он знал, что я предвижу этот его вопрос, и хотел дать мне время на размышления».

— Ну, вообще-то да, — ответил он. — Я тут кое-что прикинул на досуге. Думаю, я знаю, как это сделать.

— Расскажи.

Лонгмэн с гордостью изложил свой план, а закончив, победоносно взглянул на Райдера.

— Еще по одной, — окликнул Райдер официанта. Затем повернулся к Лонгмэну: — Так давай же сделаем это.

Не желая уступить Райдеру, Лонгмэн беспечно ответил:

— А чего, давай.

Но тут ему неожиданно стало дурно, закружилась голова; позже он вспоминал, что так же чувствовал себя когда-то, собираясь лечь в постель с женщиной.

Все еще можно было отступить. Достаточно было просто сказать «нет». Да, он утратил бы уважение Райдера, зато обошлось бы без последствий. Но дело было не только в Райдере. В тот момент у него перед глазами будто пробежала вся его предыдущая жизнь, безотрадная, убогая и серая, в одиночестве и бедности, без единого близкого друга, без женщины. В сорок один год он не то чтобы считался нетрудоспособным, но в лучшем случае его ждала череда бессмысленных, холопских и уж во всяком случае бесперспективных работ.

Его жизнь с тех пор, как его выгнали из метро, катилась под откос, и дальше могло быть только хуже. Последней каплей стало мучительное воспоминание о тех временах, когда он служил швейцаром в жилом доме. Придерживать дверь перед людьми, которые даже не замечают твоего существования, выскакивать под дождь, чтобы кликнуть такси; таскать за надушенными дамами их пакеты; выгуливать их собак; ругаться с мальчишками-рассыльными; выпроваживать пьянчуг, мечтающих отогреться в подъезде, и поддерживать под локоток надравшихся в гостях жильцов. Лакей, слуга в темно-бордовой обезьяньей ливрее!

Это были ненавистные воспоминания, и ненависть поддерживала его в течение долгих месяцев подготовки, хотя ему так и не удалось избавиться от дурных предчувствий человека, которому предстоит критическая операция, во время которой шансы умереть на столе в лучшем случае такие же, как шансы выжить…

Вопль Джо Уэлкома разорвал тишину. Лонгмэн почувствовал, что бледнеет под своей маской. Уэлком, стоя на фоне двери, что-то кричал в туннель. Лонгмэн знал, чувствовал, что Уэлком сейчас начнет стрелять, и человек в туннеле, кем бы он ни был, умрет. Напряжение было таким, что когда и в самом деле раздалась очередь, он почувствовал нечто вроде облегчения…

Еще не стихло эхо выстрелов, а Лонгмэн уже отчаянно барабанил кулаками в дверь кабины.

Подобно тощему мрачному Крысолову, стоял кондуктор во главе цепочки пассажиров. Цепочка растянулась далеко в темноту. В туннеле сквозило, но кондуктор истекал потом, его бледная кожа пошла розовыми пятнами, на гладком лбу собрались тревожные морщинки.

— Да мне плевать, будь у них там хоть чертова артиллерия! — орал Долович. — Ты все равно не имел права оставить поезд без разрешения! Ты там все равно что капитан на корабле!

— Они заставили меня! У меня не было выбора…

Долович слушал кондуктора, и вдруг ему сдавило грудь, боль обручем охватила голову, снова заболел живот. Список неприятностей все увеличивался — эти ублюдки расцепили поезд, захватили передний вагон, высадили пассажиров, обесточили линию, — и каждое из этих событий словно отзывалось у Каза то в одном, то в другом уголке тела.