Это мужской мир, подруга! - Татьяна Веденская

– О, бикса?! – раздался голос из дверей. В проеме стоял среднего телосложения мужичок с одутловатым лицом и всклокоченными волосами. Цвет лица у него был серый, под стать моей рубашке, руки грязные, с нестрижеными ногтями, а смотрел он на меня в упор. И взгляд этот был нехороший. Такой, как если бы я все-таки имела некоторую для него сексуальную привлекательность.

– Че, попутал, Дмитрий? – вдруг неожиданно грубо гаркнул Журавлев.

– Прости, врач, прости.

– Падай, – более мирно сказал мой босс. Но это был будто другой какой-то человек. – Что, идейный стал?

– Малек, – с неохотой кивнул этот... Дмитрий.

– Зачем тебе это?

– Баландер, сука, в кормушку запустил, все по палате разлил – а мы терпи?

– Тебе это зачем, паря? – каким-то забавно-простецким тоном прошепелявил Журавлев. – У тебя диагноз, тебе ж голодовка – вилы. Ты понимаешь? Сечешь? У тебя цапля[1]на носу, хочешь продлять предвариловку? Только не жалуйся потом!

– Не бузи, – понуро ответил Дмитрий, уже вообще не глядя на меня. – Сделанного не воротишь. Че, я – фебус?[2]

– Ну, как знаешь, – вздохнул мой. – Заяву напишешь. Че надо-то тебе?

– Че, мы, не люди? Пусть этого уберут. Лютует. Рыбу к нитке привязал, сахар ворует. Черт бы с ним, но так же дальше нельзя. Спать даже негде!

– Доктор нужен? – продолжил этот странный, птичий разговор Журавлев. Я не могла оторвать от него глаз. Он словно разговаривал на иностранном языке, который знал в совершенстве, хоть он и не был ему родным. Через некоторое время Дмитрия увели, а Журавлев в двух словах пояснил, что этот Дмитрий – его давний клиент, мошенник, страдает тяжелой формой несахарного диабета и должен быть по закону освобожден по инвалидности, только вот... пока что до суда ему все же приходится сидеть тут. А пока что он объявил голодовку в связи с нечеловеческими условиями в камере.

– А кто такой баландер? – вспомнила я. – И еще... этот – пупкарь?

– Баландер, понятно, тот, кто разносит еду. Тут местный умелец придумал рыбу на веревку подвешивать так, чтобы из камеры создавалось впечатление, что рыба почти попадает в каждую тарелку и только в последний момент срывается. А она ни к кому не попадает, так у баландера и остается.

– Кошмар! И что, тут только одна на всех рыба? – поразилась я, конечно, тут же снова получив его взгляд.

– Рыба, может, и не одна, а только еда, пропитание тут – это почти что самое главное, святое. Вы не представляете, Вероника, что тут может произойти из-за куска сала или буханки хлеба, я уж не говорю о чае. А пупкарь – это надзиратель, он из погонов, в смысле, людей в форме. В то время как баландер – тоже из осужденных, хозобслуга.

– Прямо язык.

– Это да, – согласился он, садясь в машину. – И если вы хотите однажды стать адвокатом, вам этот язык надо знать.

– А что, по нему есть учебники? – рассмеялась я, но тут же осеклась, потому что он невозмутимо кивнул и сказал:

– Есть, конечно. Даже у нас в офисе есть, если интересно.

– Очень! – согласилась я, и действительно, вернувшись в офис, а случилось это только после шести, так как я была оставлена еще в двух судах конспектировать процессы, я раздобыла этот самый разговорник и увезла к себе домой. Во-первых, потому что, если уж я хотела удержать это место, мне надо было как-то подтянуться хоть в чем-то, или меня вычислят. Пока еще у меня не потребовали диплома, и слава богу, но ведь могут и потребовать. А во-вторых, мне вдруг действительно стало любопытно. Впервые в жизни я столкнулась с чем-то, как бы это сказать, настоящим, подлинным. Какая-то удивительная жизнь, даже, можно сказать, трагедия, разыгрывалась прямо передо мной. И я захотела заняться этим. Я так и заснула с тоненькой брошюркой в руках, вызывая своим рвением ухмылки у Варечки. Она заходила ко мне поздно вечером, хотела поболтать, жаловалась на этих чертовых русских, которые не только сами пьют и гуляют, как поросята, но умудрились сбить с пути истинного и ее саму.

– А это у тебя что? – пьяно удивилась она, заглянув через плечо. – Вколачивать баки. Влохаться. Мадам, вы решили пойти по кривой дорожке?

– Я, кажется, по ней уже пошла, – усмехнулась я и попросила сегодня меня оставить. Но дошла я в итоге только до Д – Дачник, то есть тот, кто грабит именно дачи. Вообще, не такой уж простой словарь. Столько интересного.

* * *

Продержалось мое относительное спокойствие, по моим подсчетам, недели три. Может, четыре (у меня все в голове в какой-то момент начало путаться). Работы было много, работа была разной, сложной, часто непонятной вообще. Дома я успела обзавестись целой самодельной, утащенной из офиса библиотекой – кодексы, кодексы: Гражданский, Арбитражный, Уголовный и несколько Процессуальных. Хотела заглянуть еще в Административный, но испугалась, уж больно толстая была книжка.

Увлекательнее всего было, конечно, читать Уголовный. Там я хотя бы примерно понимала, о чем идет речь. Убийство, нанесение тяжких телесных повреждений... Простор для работы. Я даже нашла статью, по которой надо было бы, теоретически, привлечь моего Мудвина. Статья 132 УК РФ, принуждение к действиям сексуального характера с использованием материальной или иной зависимости. Красиво звучит, да только кто ж его привлечет? Он же – Мудвин. Это меня в итоге привлекли, как злостную и пьющую. Да уж, оставалось только вздыхать и читать дальше. Статей в Уголовном кодексе было много.

К концу этой самой то ли третьей, то ли четвертой недели (скорее, правда, четвертой, так как я, кажется, уже даже зарплату успела получить) я совсем уже освоилась и почти перестала бояться. Я знала, что мне надо делать, чего Синяя Борода терпеть не может (опозданий, пасьянса на компьютере и грубости в отношении кого бы то ни было) и что одобряет (переработка, точное соблюдение инструкций, кофе без сахара, но с двумя порциями сливок). Я также узнала, что он не женат, хотя когда-то был, и эта информация была оставлена мной без рассмотрения. Хотя, если бы он оказался женат, наверное, было бы хуже. Почему? Даже не знаю. Затрудняюсь ответить.

Помню, тот день даже начался сомнительно. Как только я пришла в офис, а пришла я только к обеду, так как весь день проторчала в Верховном Суде, первое, что я увидела, был скандал. В коридоре стоял Холодов, тот самый Голова, таинственный и великий, как Гудвин (не путать с Мудвином), а на деле красивый, высокий импозантный старик лет под семьдесят, именитый адвокат со всеми возможными регалиями и... некто Погорельцев, тоже наш адвокат.

– Потрудитесь объяснить, – мягким, но явно недовольным голосом вещал Холодов, – почему вы опять прибыли на службу в пьяном виде?

– Потому что... я не пьян, – ответил ему Погорельцев, и уже по одному тому, как он это сказал, становилось абсолютно понятно, что он пьян, и сильно.