Это мужской мир, подруга! - Татьяна Веденская

* * *

Конечно же, Илону приняли. Мало того, насколько я поняла, ей даже зарплату дали какую-то экстраординарную, не соответствующую традиционным представлениям о доходах секретарей. Правда, не могу не упомянуть о том, что Илона действительно подходила на должность с такой зарплатой. У нее имелся даже диплом юридического факультета, чем она выгодно отличалась, к примеру, от меня. Узнав этот факт, я загрустила окончательно. Конкуренции, да еще такой, мне не выдержать ни за что. Конечно, ее оценили по достоинству. Правда, не все. На следующий день после ее устройства на работу я слышала, как из приоткрытого халтуринского кабинета звучали возбужденные голоса нескольких наших адвокатов.

– Да мы за эти деньги можем трех секретарш нанять, – горячился Погорельцев, которому женская красота наносила меньшие травмы, нежели остальным. У него частенько имелась и анестезия, и противоядие в крови. Он предпочитал любовь к чистым напиткам и повышение зарплаты себе самому, чем длинноногое белокурое чудо в холле.

– Мы – известнейшее адвокатское образование в стране! – отвечал ему Халтурин с достоинством. – Для нас такая секретарша как визитная карточка.

– Да она просто находка! – хором кричали Щедриков и Мазурин, сидевшие оба уже без галстуков. – На нее будут толпами сбегаться, чтобы только посмотреть.

– Да нас будут теперь ненавидеть все клиентки поголовно, – вставил кто-то еще, кажется, наша умная и невосприимчивая к красоте Голова – Холодов.

– Зато клиенты будут виться роем. А наши клиенты – в большинстве своем мужчины, – не уступал красный от напряжения Щедриков, который очень силен в вопросах слабого пола. Или слаб? Он даже ко мне пытался подкатывать, хоть и было видно, что моя стройность и закомплексованность не в его вкусе. Однако пытался все равно.

– И что, может, тогда закроем фирму и откроем бордель? – злился Голова.

– Я сказал – будет сидеть! В смысле – работать, – в конце концов крикнул Халтурин и на правах управляющего и своего человека в мэрии принял Илону в штат. Холодов был вынужден отступить, хотя и продолжал всем своим видом показывать, что от такой секретарши не ждет ничего, кроме проблем.

О, как я была с ним солидарна! От одного ее вида я постоянно испытывала мучительные приступы депрессии и неуверенности в себе.

Если кто-то раньше и мог счесть меня женщиной симпатичной, похожей на модель ростом и станом, то в присутствии Илоны шансов не было ни на что. В ее обществе любая женщина становилась похожа на уборщицу или, в крайнем случае, на официантку. Но самое главное, я теперь знала, что Журавлев меня точно уволит. Наверняка он именно поэтому так внимательно на нее и смотрел – прикидывал, можно ли меня на нее заменить. И это было очень даже возможно. Ведь у нее есть юридический диплом. Мои шансы просто испарились и вылетели в трубу!

Конец лета в этом году был больше похож на позднюю осень. Шли постоянные дожди. Машины стояли в пробках грязные, лица в автомобилях просматривались злые и усталые. Даже деревья, не дождавшись календарного срока, начали сбрасывать листву, в желании пораньше уснуть. Дорожки вокруг Патриарших были завалены этими ранними желтыми листьями, все было как-то неопрятно, а вода – та вообще позеленела и зацвела. Правда, прилетали откуда-то утки, и их можно было кормить.

Варя проводила на Патриарших все меньше времени. С ней случилась редкостная оказия – у нее началось вдохновение. Может, и вправду, как говорят ученые, муза приходит одновременно с сумасшествием, потому что все, что происходило с Варечкой, было очень похоже на безумие.

Она не спала ночами, дрыхла днем, не приходила ко мне, чтобы взобраться с ногами на мой подоконник и поболтать. Она натащила в дом кучу холстов на подрамниках, каких-то растворителей, страшно воняющих красок и порошков. Ее собственная комната начала вдруг напоминать какую-то дикую пещеру циклопа. Все было разбросано по полу и всем имеющимся поверхностям, включая явно несвежее белье. Тут и там стояли недопитые грязные чашки, невымытые тарелки с остатками еды.

– Варечка, это же помойка! – воскликнула я, когда однажды вляпалась в разлитую по полу чайную заварку.

– Это – творческая мастерская, – не согласилась Варя, старательно вглядываясь в странное бордовое спиралеобразное пятно на холсте.

– А что, творческая личность должна жить на помойке? – уперлась я, счищая заварку с колготок.

– Художник должен быть голодным. Ну, и что скажешь? – спросила Варя, кивнув в сторону пятна на холсте. Я замерла и напряглась всем телом. В прошлый раз, когда я в ответ на такой же вот невинный вопрос ответила то, что думаю, а именно, что я считаю, что надо еще поработать, случилась буря. Мне просто непонятно было, что там нарисовано.

– Не нарисовано, а написано, и вообще, тебе только Шишкина подавай! – вспылила Варя, и дальше я чуть было не лишилась, как говорится, крова и дома. Варя бушевала весь вечер, грозясь выгнать меня на улицу, потому что она не может больше жить среди посредственностей и толстокожих купчих.

– Это я-то толстокожая? – хмыкнула я, глядя, как через мою тонкую белую кожу просвечивают вены.

Варя носилась по квартире, лила в ванной воду, размывала какие-то краски, а потом вообще сожгла картину с пятном в нашей кухне, до полусмерти напугав соседей и меня. Масляные краски и растворитель сгорали бурно, с черными столбами дыма и языками пламени до потолка.

– Пожар! Пожа-ар! – кричала наша соседка снизу, бабуля Марья Сергевна.

– Сергевна, все в порядке! – заверила ее Варечка и ткнула пальцем в меня. – Ей вот не понравилась моя работа.

– Ты, Варька, свихнулась опять? – расстроилась обычно тишайшая Сергевна.

– Не опять, а снова. Ты не боись, я в тазу жгу.

Варечка успокоилась так же неожиданно, как и завелась. Полотно спасти, правда, не удалось. Она выкинула недогоревшие остатки на помойку, а вечером ходила к соседке с тортом и извинениями. Со мной же она почти сутки не разговаривала, обижалась. И рисовала (ой, простите, писала) бордовое пятно. Так что теперь я мучительно подбирала слова, чтобы не допустить новых бед. Через пять минут, облизнув сухие от напряжения губы, я тихонечко произнесла слово «экспрессивно» и невольно пригнулась. Вдруг мне сейчас достанется? У Вари рука тяжелая.

– Думаешь? – поджала губу она. Выражение лица в целом осталось мирным.

Я воспряла духом и продолжила:

– Да. Определенно, я начинаю что-то понимать.

– Да? И что? – Она повернулась и насмешливо посмотрела на меня.

Под ее взглядом я снова почувствовала себя, как на горящей сковородке. Вертелась, но как вывернуться, не понимала.

– Ну, эти завитки... и вот тут красиво. Симпатичный угол.

– Да что ты? – уже откровенно развлекалась она. И глаза (о чудо!) у нее были практически нормальными, как всегда. – Какие прогрессы. Ты становишься знатоком живописи! Говоришь, угол ничего? Да?