Пирс - Ксения Сабио

— Вот я простофиля! Я ж все до копейки Николе отдал.

— Николе? — недоверчиво спросила Авдотья, подступая к Тарасу.

— Николе, — утвердительно буркнул купец, глядя прямиком старухе глаза.

— Так зачем лжешь?

— Как зачем? — Тарас выждал паузу, думая над ответом, — так я ж Соньку полюбил, свадьба тут, а я всю жизнь только о труде думал. Так голову мне и вскружили. А у вас тут по деревне ходят всякие, в окна стучатся, деньги и пропасть могут.

— Это да, — тут же Авдотья вспомнила свой обман и, чтобы не нарваться на новые расспросы, перевела тему, — Так и пришел этот атаман, про войну рассказывал, как они рубили всех поганых османов!

— Сильно рубили? — тут же поддержал тему Тарас, радостный, что вопрос денег закрыт.

Сонька о приходе Трифона не знала, потому что в тот день обходила дома соседские и звала подруг на девичник. Знала бы она, бросила бы все, нашла приют у Трифона или в лесу, где и ждала, когда вернется Иван. Но не дано было ей узнать, что произошло в ее отсутствие, и потому она продолжала покорно склонять голову перед своей судьбой. Жалела, что раньше не убежала, но никаких новых попыток не делала.

Вечер перед венчальным днем дом был полон девушек, у дверей они пели, а вернее сказать, завывали волюшку, у печи, на которой сидела Сонька, стояла Авдотья. Тетка причитала из всех сил, слезы лились у нее ручьями. Сонька в платке глядела на Авдотью и не верила своим глазам, такого она никак не ожидала. Девки и тетки стояли в дверях и нараспев под вопли Авдотьи тянули:

— Ох ты воля, волюшка!

И без того на душе была тоска, а еще и эти песни.

Сонька сидела под образом Богоматери, и глаза ее все больше и больше наполнялись слезами, все эти заунывные песнопения вызывали страшное желание уехать, сбежать, скинуть с себя все обязательства и хоть в лес хоть, в монастырь, лишь бы подальше от сюда. Завывания продолжались и становились все громче и громче. Голос Авдотьи звонко выбивался над поющими.

— Ох ж ты, деточка моя, кровиночка моя! Как же я тебя отдам! Одна ты моя! В люди тебя отдать мне нужно! Ох ты, моя деточка! Милая моя кровиночка! Как же ты жить будешь! Ох, провожаю тебя! Я тебя кормила, я тебя поила! Может, я тебя каким словечком обидела, ты меня прости! Уж я тебя провожаю во чужие добрые люди! — и заливалась Авдотья слезами горькими, и глаз она не открывая упивалась своим выдуманным горем. Сонька глядела прямо перед собой, плечи содрогались от беззвучного рыдания, и тихие слезы текли по щекам.

— Ох ты кровушка моя, будь же покорна! Будь же поклонна! Во чужбину увязать тебя! — на этих словах Сонька не выдержала и залилась слезами, уткнулась она в кулачки и плакала, плакала. И было ей нестерпимо жаль себя. Когда песня была спета, гости, толпившиеся у дверей, стали проходить в дом. Авдотья раздавала угощенья. Сонька слезла с печи и целовала подруг и соседок. Девушка терла распухшие от плача нос и глаза. Авдотья уж совсем забыла о своем несчастье, смеялась и рассказывала девушкам, как здорово заживет Сонька. Веселье нарастало, песни стали звучать веселые, одни пустились в пляс, другие дружно пели. Впереди Соньке предстояла ночь, длинная и бессонная, пожалуй, самая длинная ночь в ее жизни.

Когда гости разошлись, Сонька осталась один на один с теткой. Ее пьяное лицо всегда пугало девушку. Алкоголь убирал с ее лица мягкие старушечьи черты, и перед ней появлялся совсем другой человек: черты

лица острые, все лицо искажалось ненавистью и презрением, а губы искривлялись в надменной лягушачьей усмешке. Выпивала тетка не часто, но если приходилось, Сонька старалась не попадаться ей под руку, а лучше и вовсе уходить из дома. В этот раз из дому уйти она не могла, Авдотья, разгорячившись, нападала на Соньку то и дело.

— Хорошего тебе жениха нашли. С твоей кривой рожей другого не сыскать, — Сонька, потупившись, сидела на скамье, — он, видать, слепой, раз не разглядел, что ты за дрянь такая. И то хорошо, слава тебе, господи, избавил меня от этой ноши. Я тебя не люблю. Даже не так. Я тебя ненавижу, Машкина дура, свалилась на мою голову. Всю жизнь мне испоганила. Это я из-за тебя в старых девах оказалась. Что молчишь? Стыдно? Рада, что ты наконец-то уедешь отсель подальше.

Сонька сидела да слушала, кому бы она ни рассказала, все равно не поверят. Такие речи она слушала только один на один с теткой, при людях же Авдотья изображала из себя страдалицу-кормилицу, от чего Сонька наполнялась обидою к тетке еще большею.

Тарас с Николой ночевали в соседней избе по договоренности, и как бы ни было удивительно, девушка жалела, что Тараса нет рядом, хотя и сам он был ей глубоко противен, но одним своим присутствием защищал ее от нападок Авдотьи. «Может, то и к лучшему, вон отсюда, прочь из этой проклятой деревни, от этой тетки. Прочь, прочь! Ох, Матушка моя, вишь мои страдания с неба, помоги, прошу тебя. Нет, хорошо, хорошо, что я уеду, пусть с Тарасом, пусть так, лишь бы подальше от этого дома», — думала Сонька.

С рассветом у дома собрался опять народ из теток и старух, Сонька вздохнула: сейчас опять начнется плач и вой. Она встречала гостей в белой рубахе, расшитой красными нитями, в платке с цветами. Все гости причитали; какая красивая невеста. Ее посадили на стул возле стола, где посередине лежала икона, и снова начались грустные песнопения. Весь этот обряд для девушки был очень скучным и унылым. «Интересно, — думала она, — был бы Иван, мне это все казалось бы таким же безрадостным? И зачем все это, кому надо? Непонятно. Вот бы был другой устой, полюбили друг друга и живут вместе, разве, чтобы семью построить, нужны эти причитающие бабы?» Авдотья взяла икону и встала у красного угла, тетки собрались вокруг, Соньку поставили напротив. Девушка, крестясь, опускалась на колени перед Авдотьей и кланялась ей в ноги. Тетки пели про бога, про материнское благословление. «Интересно — видит ли сейчас моя матушка меня, горюет, наверное, жалеет меня», — от этой мысли Соньке стала спокойно на душе и даже появилась небольшая радость от мученичества. Вот она тетка — злая ведьма, сейчас играет благодатную матрону. Вон там Тарас — злодей, бармалей, который хочет забрать к себе в неизвестную жизнь бедную подневольную девушку. «Вверяюсь