Зеркало, или Снова Воланд - Андрей Малыгин

Потом, когда сам в руководителя превратился, взял этот прием на вооружение и понял — так гораздо вернее: тут и самооценку человека узнаешь, и с себя лишний груз снимешь. Ведь человеческие недостатки всегда заметны, и часто, ругая кого-нибудь про себя, знаешь, что изложить то же самое письменно куда как сложнее. Перешел невидимую грань — и бац… нажил смертельного врага! А самое главное, тем, что написано на бумаге, все равно человека не исправишь и, вообще, лучше никому не сделаешь, а скорее всего наоборот.

Валерий Иванович опять пристально посмотрел на зеркало.

А, в общем-то, хочется, и даже, граждане, ох как хочется… взглянуть на себя со стороны и сравнить собственное мнение о своей персоне с тем… другим… Не сочтите за праздное любопытство… А, откровенно говоря, что этому помешает? Почему бы и нет? Вроде бы уж ничего такого… из рук вон выходящего и не натворил. Впрочем, наверное, в жизни всегда найдутся… так скажем, отдельные моменты, за которые потом придется испытывать болезненные угрызения совести. Вот взять хотя бы те же характеристики, представления на награждения. Ведь подписывал вопреки своим убеждениям? Увы, подписывал! Да того же Лужина Николая Семеновича уж таким праведником нарисовали, а он вот, оказывается, поворовывает, да к тому же еще и изрядно. И его характеристику, разлюбезные товарищи, самое бы время направить совсем в другие инстанции, где бы ему подобрали… камеру посуше годиков эдак на восемь-десять. Вот там в другой должности, в другой обстановочке и проявляй на здоровье свои незаурядные организаторские способности. Или… Да что тут и говорить-то, вся жизнь человека — это сплошной компромисс, сплошная сделка с совестью… Ну да, как говорится, ничего уж здесь не попишешь. „Самоим в преспективе“ еще многому поучиться надобно…»

Валерий Иванович опустился на табурет и осторожно поставил зеркало в первоначальное положение. Крамольная на первый взгляд мысль его с каждым новым мгновением все более крепла. И противостоять этому искушению было невмоготу. Ну в самом деле, а что страшного? Здесь он один, посторонних никого. Наконец, если что и промелькнет, кто ж об этом узнает? Что ж понапрасну волноваться?.. А может быть, ничего и не получится… никаких таких компрометирующих видений… Тогда, как говорится, и жить будет легче и людям честно в глаза смотреть…

От нервного возбуждения лицо хозяина квартиры слегка раскраснелось, а во рту и горле даже пересохло. Хочешь не хочешь, а это испытание чем-то похоже на собственную казнь.

Он сглотнул накопившуюся слюну, каким-то чужим отрешенным голосом произнес свою фамилию, вдавленные темные слова с обратной стороны предмета, и, как взведенный курок, был готов к дальнейшим событиям.

Звездочка, едва дрогнув, словно нехотя загорелась и очень медленно и неравномерно начала расти. Поверхность слабенько зарябила, потом на ней заиграли зеленовато-синие и грязно-серые тона. Неожиданно откуда-то потянуло холодом, отчего по телу пробежал неприятный озноб. Тут же накатила кроваво-малиновая волна, превратилась в коричнево-черную, и в следующий момент секретарь парткома увидел изображение своего рабочего кабинета.

В слабом свете одиноко горящей настольной лампы Валерий Иванович рассмотрел длинное тело стола для приглашенных с остатками недавнего пиршества, а рядом — себя в съехавшем на сторону галстуке и густом облаке табачного дыма, слоями поднимавшегося к тусклому портрету его самого генерального шефа с мудрым, открытым лицом и знакомой отметиной на сократовском лбу.

Шумилов обреченно вздохнул. В принципе он уже знал, что должно произойти потом. Забыть это было невозможно… если бы даже очень и очень захотеть. Он многократно в своем воображении прокручивал те сцены, стараясь припомнить все до мельчайших подробностей. Воспоминания были еще свежи, а потому и довольно ярки. Тогда его словно бес попутал. Как так вышло, как так получилось, он до сих пор никак не может понять…

Они сидели в своем узком кругу, отмечая День машиностроителя. Он, зам по идеологии Купцов, зам по оргпартработе Смолкин, секретарь Валерия Ивановича Валентина Александровна, старшая сектора учета хохотушка Татьяна Васильевна, ее хрупкая помощница Лена, заведующая парткабинетом Людмила Николаевна и ее помощница Тамара. Разница в возрасте у присутствующих, можно сказать, была незначительной. Людмиле Николаевне, как самой старшей, стукнуло сорок четыре. Лене Угаровой, самой молодой, на десять лет меньше. Возраст остальных же укладывался между этими крайними точками. В общем, возрастные рамки сидевших за праздничным столом как-то сами по себе стерлись, благо, что в этом диапазоне они уже не так существенны.

Вечер получился отличным. Во-первых, давно уже по известным причинам не собирались и соскучились по неформальному общению. А разнообразие в жизни полезно для здоровья. А во-вторых, прекрасная половина к нему хорошо подготовилась — и закуски было полно, и принесли все заранее. Хорошая музыка на парткомовском магнитофоне, шутки, анекдоты, смех, ну и, конечно же, танцы. Вначале чувствовалась какая-то скованность, но потом девчонки разошлись и мужичков-командиров завели. Благо, что каждый день при параде, да и сами собой ничего. В парткоме по традиции плохих не держали, в этом деле ведь тоже вкус должен быть.

Валерий Иванович помнит, что общее возбуждение тогда незаметно передалось и ему. Хотя и выпил немного, но в голове приятно загудело. Шуметь особенно не шумели — старались все же конспирацию соблюдать и сидели в интимном полумраке лишь при зажженной настольной лампе. А в неярком свете, он замечал уже не раз, хорошенькие женщины становятся просто магически привлекательными. Танцевали тихо и говорили полушепотом в самое ухо, что дразнило и подталкивало к пробуждению чутко дремавшие страсти. Неизвестно отчего, но в какой-то момент глаза присутствующих заблестели, а лица таинственно засветились. Мужская половина, не стесняясь, приударила за женской. Та демонстративно ответила согласием и шутливо стала бороться за внимание меньшинства. Будоражащий запах женских духов и флирта заполнили собой атмосферу, сладостно разлившись по жилам.

Волшебные звуки музыки, чувственный жаркий шепот, когда от одних слов уже опьянеешь, волнующие полунамеки отравленного страстью дыхания, доверчивые скольжения и пожатия рук, призывная и пьянящая близость разгоряченного тела… Пусть хоть кто-нибудь попробует устоять против этих дьявольских козней!

Плывя в очередном танце со своим секретарем Валентиной, Шумилов из последних сил еще пытался сопротивляться, но неуклонно чувствовал, что ответственный работник и секретарь парткома уже не могут в нем бороться с этим сладким, коварным искушением, а все его мужское существо медленно поедает всепожирающий адский огонь страсти. Правда, в голове еще всплывали отдельные протестующие фразы наподобие: «Нет, так нельзя распускаться… Я должен быть образцом в глазах своих подчиненных… Надо твердо держать себя в руках… Моя репутация…», но звучали они все тише и приглушеннее, а предательские руки неизвестно почему-то совсем ослабели. Пожалуй, в тот вечер это были все же не очень убедительные аргументы… А аппетитная Валентина что-то чувственно нашептывала на ухо и, касаясь щеки прядями дурманящих волос, изгоняла прочь остатки робких сомнений. В какой-то момент теплая и сильная волна внезапно обрушилась на него. Сдавшись на милость безжалостной природы, он крепко сжал ее тело в объятиях, и тут же почувствовал, как оно ответило на этот смелый призыв. Валентина, закрыв глаза, томно охнула.