Алхимия единорога - Антонио Родригес Хименес

— А, конечно, извини. Я направляюсь в Лиссабон.

— Тебя там кто-нибудь ждет?

— Друзья. А почему ты спрашиваешь?

— Да так просто, к слову пришлось.

Эти расспросы насторожили меня.

— И все-таки… ты кого-нибудь ищешь? — настойчиво продолжал Мандевилль.

— Нет, Жеан. Меня в Лиссабоне ждут несколько лондонских друзей.

Виолета предупреждала, что я не должен доверяться незнакомцам. Но этот человек казался мне искренним и совершенно безобидным.

Виолета говорила, что я должен пройти по Пути как можно с более ясным сердцем, и вот я уже завожу дружбу со зверями; как я и ожидал, когда после обеда мы собрались в путь, мастиф поднялся все на четыре лапы и, прихрамывая, двинулся за нами.

Повнимательней приглядевшись к Мандевиллю, я заметил, что, несмотря на внешность этого крепкого сына природы, бородатого, с орлиным носом, с лицом приехавшего в город деревенщины, у него зоркий, непрозрачный взгляд странной глубины. Позже я подумал, что на мое восприятие влияют намеки и предупреждения моих лондонских подруг.

Мы добрались до приюта, выспались, а в семь часов утра (мы с Мандевиллем договорились встретиться в восемь) я собрался и продолжил путь один — меня заставили пуститься в бегство настойчивые расспросы Жеана. Собака, которую я надеялся увидеть поблизости, куда-то пропала.

Я зашагал по дороге, и тут на меня навалилась странная вялость, мягкая, но утомительная сонливость, так и манившая подыскать укромный уголок в лесу возле дороги, под сенью одного из гигантских дубов. Но я не мог себе этого позволить и продолжал идти, подбадривая себя мыслями о Джейн и Виолете, вспоминая наши любовные игры, дружный смех и ласки. Наши отношения полностью удовлетворяли меня, я ведь так давно не находил ни в ком ответного чувства. Однако мою радость быстро омрачило облачко недоверия: есть ли у них кто-нибудь? Были ли они со мной искренни? Действительно ли они меня любят? Я терзался темными чувствами: ревностью, эгоизмом, злобой; но вскоре мои мысли прояснились.

«Я человек, и так уж устроены люди. В подобных чувствах нет ничего страшного. В конце концов, то, что мы называем счастьем, — настолько редкое сокровище, что, найдя его, мы уже не хотим его отпускать. За любовь нужно держаться изо всех сил, потому что это мимолетный скорый поезд, который идет почти без остановок».

Тут меня бросило в озноб, и я заметил, что лицо мое влажное то ли от росы, то ли от мимолетного дождика.

Снова вспомнив разговоры с подругами, я понял, что я — ничто и абсолютно ничего не знаю. Мне показалось: я ни на шаг не продвинулся вперед, а так и остался на пороге, отрешенный, несчастный, с пустотой в сердце. Одиночество просачивалось сквозь кожу, доходя до самых костей, хотя роса на моем лице, возможно, и обладала живительной силой, способной очистить раненую душу. Но есть ли у меня душа? Кто я такой?

И мне вспоминались кошмары, в которых меня окружали призраки, таинственные женщины, страшные картины пустого мира без детства, без воспоминаний о семье — как будто не существовало ничего, кроме сегодняшнего дня. Я оказывался совершенно один, полуживой от страха, точно ребенок, потерявшийся в уличном аде ярмарки, среди чужих голосов, пыли и криков, шума мощных моторов, людей, проходящих мимо с равнодушием, которое и создает основу для самого полного одиночества.

Неизвестность всегда страшила меня. Я боялся потеряться, оказаться без поддержки, столкнуться с теми призрачными чудовищами, что живут внутри каждого из нас. А теперь меня коснулась тревога путника, бредущего в одиночку, налегке, влекомого лишь самыми простыми инстинктами и не терпящего помех. Мне показалось, что намного легче будет существовать «по горизонтали», ничего не усложняя, не задаваясь вопросами; вести жизнь без «почему», без экзистенциальных метаний… В общем, более животную жизнь.

И тут я взбунтовался. Я понял, что люди — не избранный народ. Мы сами решили отдалиться друг от друга, распасться на индивидуумы, из которых и складывается коллектив.

Эти размышления подкрепляли мои силы, я рассеянно брел, погрузившись в поиски себя самого, как вдруг впереди что-то мелькнуло.

Мне стало страшно. Что это было — медведь, кабан, лошадь? Я успел заметить только силуэт этого существа, но не запечатлел его в памяти. Благословенна будь память, которая иногда подвергает нас испытаниям, зато порою ослабевает, чтобы не продлевать наших страданий! Память помогает исчезнуть любовным разочарованиям, зато удерживает прекрасные мгновения; помогает забыть пережитый ужас, но заставляет нас собраться с силами и понять, что прошлое осталось в прошлом; зализывает огромным языком наши раны, наши страдания, пока они в конце концов не исчезают, растворившись в ностальгии.

Сердце мое билось чаще, но я не сбавлял шага. Я решил идти даже быстрее, опасаясь, что Жеан де Мандевилль, укрытый лесом, следует за мной по пятам.

До Сантьяго-Доминго-де-ла-Кальсада было еще далеко, а страх, полумгла и туман раннего часа служили плохими попутчиками. Дорога сузилась, кусты и спутанная трава делали лунный свет еще более зыбким. Я вдыхал терпкий запах сосновой смолы и лесных цветов, стерильно-сухой, как запах эвкалипта. Иногда рядом со мной вспархивала птица или же какой-нибудь грызун убегал, заслышав мои шаги.

Обогнув невысокий холм, я оказался в низине, посреди густых зарослей, и тут снова заметил движение, некий смутный силуэт, но он исчез так быстро, что глаза мои не успели различить его очертаний.

Я дошел до места, где странный зверь растворился в чаще, и внимательно огляделся: вдруг он спрятался совсем рядом, слившись с темными зарослями? Я оглядывался напрасно — это было все равно что искать на песке посреди пустыни женскую сережку. Поиграв пару минут в следопыта, я неплохо изучил местность, но так ничего и не нашел.

Я уже двинулся было дальше, когда внимание мое привлекли две блестящие точки — судя по расстоянию между ними, они вполне могли оказаться парой глаз.

Я вернулся на прежнее место: и вправду, между деревом и кустом, будто в рамке из веток, виднелись две неподвижные точки. Приблизившись, я попытался дотянуться до невидимой цели, хотя знал, что подобный поступок небезопасен: зверь может укусить, птица — клюнуть, змея — ужалить. В общем, я протянул руку, ухватился за что-то — и тотчас ощутил отчаянный рывок подвижного маленького тела, похоже, человечьего. Я вцепился в плечи этого существа, потом перехватил его за грудки… И услышал тихие завывания, едва различимые для человеческого уха.

Существо оказалось похожим на гнома: большая остроконечная голова, широкий нос, кожа темно-коричневая, словно кора дерева, под которым пряталось создание. Ступни непомерной величины, уши тоже немаленькие, уголки рта опущены книзу, точно под гнетом огромной печали, глаза круглые, отсвечивающие желтым, как янтарь. От создания пахло сыростью и влажной землей, росту в нем было не больше восьмидесяти сантиметров; одеяние его напоминало рясу монаха-капуцина.

Гном барахтался, с яростью глядя на меня. Я видел, как вибрируют его голосовые связки, как напрягается горло, и подумал: какого шуму он бы наделал в лесу, если бы мог.