Бандитский Петербург. 25 лет спустя - Андрей Константинов

Конечно, нет-нет да и случались в городе и жуткие кровавые преступления, совершаемые еще недобитыми бандитами и уличной шпаной, не желающей заниматься строительством социализма. Имели место и серийные убийства в духе нынешних маньяков и отморозков. Например, в середине 1930-х по городу прокатилась череда дерзких убийств с ограблениями. Всего их было совершено двенадцать, а преступником оказался молодой рабочий А. Лабутин, который, лишившись в результате несчастного случая на производстве руки, по-видимому, немного тронулся и умом, возомнив себя чем-то вроде сверхчеловека. В соответствии с классическим литературным аналогом, его последним преступлением в 1935 году стало убийство старушки топором. Правда, мотив данного преступления, в отличие от сюжета Достоевского, был намного банальнее – молодой человек убил свою родную бабушку, которая отказалась дать ему денег на развлечения.

Если подонки типа Лабутина существуют, что называется, вне эпох, а посему с подобного рода преступлениями можно столкнуться и в наши дни, то следующий пример сегодня покажется чем-то абсолютно невероятным. В 1939 году ленинградская милиция раскрыла убийство, совершенное дворником, – он отмстил жиличке, которая часто жаловалась на грязь во дворе. Представьте себе, уважаемый читатель, какая могла бы начаться резня, если бы сотрудники городских жилищно-коммунальных служб начали столь бурно реагировать на заявления и жалобы горожан? Слава богу, у нынешних работников метлы нервы не в пример покрепче будут.

Однако наибольшую головную боль сотрудникам ленинградской милиции доставляли молодежные «шпанские» группировки и уличные хулиганы. Сбиваясь в небольшие, мобильные группы, преступники, на вооружении которых помимо традиционных финок нередко состояли свинчатка и бритвы, вели себя дерзко и нахально. Ленинград буквально захлестнула волна хулиганства, с которой не могли совладать милиционеры, усиленные нарядами комсомольцев, ежедневно по призыву партии патрулировавших улицы города (притом что суммарная численность таких нарядов достигала 600–700 человек ежесуточно). Традиционно самой дурной репутацией пользовались Лиговка, район пивной на углу улицы Шкапина и Обводного канала, сад Госнардома.

Так, в конце июня 1932 года весь Ленинград следил за делом «петергофской саранчи». Группа подростков в районе проспекта Огородникова изнасиловала работницу галошного завода. Это преступление потрясло общественность. 1,5 миллиона рабочих города и области через печать требовали от органов суда и прокуратуры применения высшей меры социальной защиты, расстрела, по отношению ко всем участникам этого преступления. Процесс, который открыто слушался три дня, с исчерпывающей яростью, как писали тогда ленинградские газеты, вскрыл, как «в каждую щелку пролезает устойчивый враг, чтобы оторвать менее устойчивые кадры молодежи от комсомола, превратив их в свою базу». Осуждению подверглись не только «недостойные звания рабочего», но и плохая деятельность милиции и организаций, занимающихся работой с детьми и подростками. В результате пятеро девятнадцатилетних подсудимых были расстреляны, остальные получили от пяти до десяти лет исполнительно-трудовых колоний.

Летом 1940 года состоялось еще несколько показательных процессов, аналогичных делу «петергофских». За групповые изнасилования в Октябрьском, Приморском и Василеостровском районах судили молодежные группы численностью от 6 до 12 человек. Трудящиеся города настаивали на ликвидации хулиганства: «хулиганы на собственной шкуре должны испытать жестокие удары советского правосудия».

Однако даже беспрецедентно высокие (особенно по нынешним меркам) срока уголовной ответственности за участие в подобных преступлениях не могли сдержать бурного роста уличного группового хулиганства. Между тем начиная с 1937 года практически все хулиганские дела стали классифицироваться как контрреволюционные преступления (ст. 58 УК РСФСР). Отныне в действиях хулиганов при желании можно было запросто усмотреть политическую подоплеку. А ну как они «пытались запугать лучших ударников, чтобы подорвать дисциплину на социалистическом предприятии»? Впрочем, политический подтекст к концу 1930-х стал усматриваться в большинстве совершаемых преступлений, а судебные заседания все чаще стали перерастать в показательные публичные процессы над вредителями и врагами народа.

Страна Советов упорно не желала признавать тот факт, что успешный процесс формирования социалистического общества автоматически не влечет за собой повальное снижение преступности. Тем более в таких крупных городах, как Ленинград и Москва, со свойственным мегаполисам традиционно большим количеством совершаемых правонарушений. Однако идеология требовала, чтобы советский человек в обязательном порядке боролся с обывательским чувством страха перед уголовным элементом. Неслучайно в 1930-е годы со страниц газет начинали исчезать разделы криминальной хроники, закрывались такие популярные ранее издания, как журнал «Суд идет!». Тем самым намеренно скрывались факты имевших место преступлений, дабы у советского человека поддерживалось иллюзорное ощущение защищенности от уголовного мира. Хроника происшествий как особый газетный жанр в советской печати также была практически изведена. Ее вытеснили подробнейшие, нередко многостраничные описания бесконечных процессов над врагами народа – шпионами, вредителями, троцкистами, расхитителями колосков и проч.

Одновременно государство продолжало закручивать гайки по отношению к своим согражданам. 10 августа 1940 года вышел указ Президиума ВС СССР «Об уголовной ответственности за мелкие кражи на производстве и мелкое хулиганство». Согласно этому указу в городах создавались дежурные камеры народных судов. В Ленинграде первая такая камера появилась в Дзержинском районе. Она работала с раннего утра до глубокой ночи, уголовные дела в ней слушались без предварительного расследования, а выносимые приговоры были весьма суровы.{ Например, за нецензурную брань в закусочной некто Попов был осужден на 1 год, а некто Кузнецов, который 21 августа 1940 года ударил чемоданом по лицу гражданина Сахарова, уже 22 августа был осужден на 3 года тюремного заключения с запрещением после отбытия наказания в течение 4 лет проживать в главных городах СССР.} Дебоширы и хулиганы пропускались через дежурные камеры без традиционной юридической волокиты: сегодня в камеру, завтра в суд, послезавтра на этап.

Подобные меры возымели нужное действие, и к началу 1941 года на улицах Ленинграда был установлен образцовый порядок, о котором до сих пор с упоением вспоминают оставшиеся в живых старожилы. Однако стоило ли таких жертв внедрение широкой культуры в массы, вопрос, мягко говоря, спорный. Притом что жертвами порядка как раз становились те самые работяги, которые в принципе и так были двумя руками за идею. А вот на матерых уголовниках такие фишки, как правило, не срабатывали. Они без лишней надобности по улицам города не слонялись, нецензурно на людях не выражались и селедкой по морде (в отличие от «отъявленного хулигана Смородинова», который «беспричинно приставал к сидящему на скамейке гр-ну Бурдилову и даже ударил его селедкой по лицу») никого не лупили.{ А вот хулигану Смородинову по кличке Ханжа за такое непотребство в дежурной камере влупили полновесный пятерик.}

Впрочем, матерыми уголовниками их следовало бы называть с некоторой натяжкой. Судите сами – если верить официальной милицейской статистике тех лет, то за весь 1936 год в городе было совершено только два (!) вооруженных ограбления. Преступники, которых, кстати говоря, вскорости задержали, отняли деньги у владельцев двух маленьких магазинов. Статистика – она, конечно, вещь деликатная, однако порядок цифр (единицы в год против нынешних сотен в месяц подобных преступлений) говорит сам за себя.