Ultraфиолет - Валерий Зеленогорский

Напросился я в издательстве взять меня на книжную ярмарку в городе Франкфурте. Меня взяли как собаке пятую ногу и привезли.

В самолете мы выпили много водки, и ни слова о литературе не было сказано – а чего говорить, если нет предмета? Можно было говорить о премиях и персоналиях, но для издателей авторы – немножко рабы, работающие кто за еду, а кто за славу. Есть рабы посимпатичнее, но ни одного Спартака или Шевченко среди нас не было, и восстание невозможно, и выкупать никого не надо – сами в рабство прут наперегонки…

В первый же день я пошел в казино города Висбадена, чтобы ощутить себя в шкуре Федора Михалыча – он в свое время проигрался, а я нет, наоборот, выиграл у мошенников триста пятьдесят евро и понял, что еще недозрел для понимания его трагической фигуры. Позвонил жене в Париж и сказал, что пальто продавать не надо, деньги есть, можно приезжать.

Но оказалось, что я поторопился: через час, выходя из казино, я встретил старуху на коляске у дверей, она сидела в ней царственно и разговаривала с управляющим, как со своим дворецким. Она точно знала три карты, и я решил проследить за ней. Что несло ее туда, старую, разбитую артритом развалину, мне стало ясно позднее.

Игра ее заворожила меня: она швыряла фишки так, что казалось – она сбрасывает непрофильные активы своей жизни, которая формально уже закончилась.

Я видел, как играют русские в разных казино мира, на стол летели сотни тысяч, но и они при этом нервничали и вспоминали свое небогатое прошлое в Симферополе. Старушка всегда была в порядке, и ее броски, заработанные не одним поколением семьи, доставляли ей только радость. Казалось, что каждая проигранная картина или предмет из родового гнезда доставляет ей освобождение от мучительной боли, которое ей нужно купить.

Держалась она превосходно: пила, курила, кокетничала с крупье, происходящее на столе ее не трогало, горы фишек росли перед ней и исчезали. Она к ним не прикасалась. Она шептала крупье ставки, он лопаткой то двигал к ней, то смахивал проигранное. Она была невозмутима.

Через час я решил, что мой час пришел, и поставил все свои командировочные на ее цифры. Шарик упал не туда, и я понял: чтобы выиграть, надо прожить ее жизнь, а она у каждого своя.

Слава Богу, я ушел из казино на своих ногах и стал думать о встрече с европейским читателем – так я себе придумал, что этот диалог возможен, наивный и простодушный человек.

Европейский читатель в лице трех немецких студенток прошел мимо моих книжек, но нашелся Сева, бывший соотечественник – милейший человек, живший на проспекте Мира в доме, где был магазин «Вологодское масло», бывший замдиректора проектного НИИ, теннисист, уехавший за сыном на тучные рейнские нивы.

Он прибился к русскому стенду на ярмарке три года назад, когда вышел на пенсию, – ему там было интересно. Интеллигентный москвич, скучающий по атмосфере, которую потерял и в Германии не приобрел. Его соседи, турки и казахстанские немцы, не понимали его немецкий и русский тоже. Он помогал на стенде чем мог: что-то переводил, наливал вино гостям и разговаривал со всеми, набираясь впечатлений до следующего года.

На стенде никто сидеть не хотел, а люди иногда заходили, и Сева их принимал, слушал их предложения об издании их книг, никому не отказывал, угощал вином, проявлял внимание и жуткую заинтересованность.

В первый же день пришел серьезный немецкий профессор с книгой о поэзии Серебряного века. Сева его внимательно выслушал, поблагодарил, но сделал замечания по качеству фотографий – он на досуге фотографировал и толк в этом понимал. В молодости он снял столько детских садов, что его экспертиза стоила весомо. Профессор ушел окрыленный и обещал с фотографиями поработать.

После обеда пришли тайцы с проектом увесистого тома «Энциклопедия Камасутры» – люди пролетели десять тысяч километров и встретили Севу для решения цивилизационного диалога двух культур. Сева посмотрел книгу и не одобрил – у нас христианская страна, нам этого не надо, но чаю налил и тепло попрощался.

Тайцы ушли посрамленные и утвердились в загадочности русской души и Севы, который стоял неприступно за нашу нравственность на дальних подступах от родных границ.

Вторым моим читателем в Европе стал таксист-афганец, бывший заместитель министра здравоохранения Афганистана, выпускник Пятигорского мединститута, с русской женой из Ставрополя, живущий в Висбадене.

Он вез меня во Франкфурт на прием для западных издателей. Пока я пил в шикарном ресторане с незнакомыми людьми, он читал; когда я, пьяный, через три часа упал на заднее сиденье, он сказал, что даст мне скидку в пятьдесят процентов за историю о том, как я потерял девственность и заработал нехорошую болезнь. В его жизни, видимо, что-то такое тоже случилось, – это был мой первый гонорар за границей.

Сева на следующий день передал мне кусок торта «Наполеон» от жены его Аллы – это был мой второй гонорар. Сам Сева принес мне пластырь от никотиновой зависимости и обещал лекарства от давления за полцены.

Презентация российского стенда Севе не понравилась, шампанского было мало, водку давали только работникам консульства, а бутерброды с икрой были такие крохотные, что ныряли прямо в кишечник, не давая никакого наслаждения органам осязания.

У украинцев было лучше – книг меньше, а водки и сала хоть залейся. Удивили его грузины: много вина, фруктов, танцы с кинжалами и стенд в стиле хай-тек.

Я представлял Севу своим вице-президентом по Западной Европе, и на курдском стенде ему подарили серебряный кубок и обещали издать меня на курдском языке после обретения ими государственности.

До стендов англосаксов мы не дошли – далеко нам до них было, да и толку большого в этом не было. Одна девушка из издательства «Радуга» принесла книжку из их павильона под названием «Потерянные мальчики», с фотографиями суворовцев, занимающихся сексом друг с другом, – вот и все, что их интересует о нашей с вами жизни. Вот такой получился диалог культур.

Назад в аэропорт меня вез иранец двадцати пяти лет, живущий в Германии. Он спросил меня, как там Путин, а я не знал, что ему ответить. Он сказал мне, что ему не нравится Ахмадинежад, а я опять не знал, что сказать. В конце путешествия он подвел итог и сказал, что деньги и дом у него есть, но жизнь – хуйня, скучает по Тегерану. Я переспросил его, не ошибся ли по поводу его оценки собственной жизни. Он подтвердил и добавил: «Хуйня и говно», – этим словам его научил мой афганец, хозяин его такси. Так завершилось мое путешествие в Европу. Путь на Запад нам лежит через Восток – это аксиома.

Алевтине в пятьдесят показалось, что мужчины перестали раздевать ее взглядами. По правде, без бонусов они перестали раздевать ее и в реальной жизни – что-то случилось, видимо, сбился прицел. Ее дичь перестала манить охотников, и они стали стрелять по тарелочкам, на которых лежали свежие тушки из «поколения некст».

Она не была готова к этому, все было при ней: рост, вес, импланты и устойчивое материальное положение – все в норме, но рука опытного таксидермиста уже чувствуется на расстоянии. Она стала замечать, что в общественных местах с первых минут появления – шок! – какая яркая, вкусная, шикарная баба, но потом напряжение пропадает, если рядом в кадре появляются молодые, плохо воспитанные, с дурным вкусом и вульгарным маникюром девушки (не лакшери, как говорили в ее окружении). У них ничего нет, кроме сияющих глаз и паспортных данных, где маленькие цифры возраста блистают, как караты такого размера, как камни у Алевтины.