Детектив в белом халате. У каждой болезни есть причина, но не каждому под силу ее найти - Макс Скиттл

Я же говорил — любовь!

Четверг, 27 сентября

Это не любовь, а жестокость, ревность и трусость. Я еще не встречал мужа Натальи, но я уже знаю, что он мерзавец. Вместе с моей коллегой Сарой мы осторожно осматриваем и фотографируем ее синяки. Атмосфера в комнате тихая, холодная, неловкая. Мне тяжело оставаться профессионалом, когда Наталья говорит, что в этот раз он не хотел, чтобы так получилось. У меня внутри все сжимается от того, что она только сегодня набралась смелости рассказать о насилии, которое продолжается уже три года. Мы, сотрудники клиники, понятия о нем не имели.

Теперь, когда осмотр завершен, я приглашаю Наталью сесть и отпускаю Сару на ее прием. Наталье всего 28 лет. Она приехала в Великобританию по визе мужа. Разумеется, он знает об этом, и это главная причина, по которой она продолжает жить с ним. Она боится, что ее вынудят уехать и она потеряет своего шестилетнего сына Итана. Я говорю, что она проявила невероятную храбрость, придя сюда, и должна гордиться этим шагом. Консультация длится уже более 20 минут. Почти 30 минут. Однако это не имеет значения, потому что женщине нужны время и поддержка, которые ей не сможет обеспечить рутинное измерение давления, осмотр ушей или продление больничного. Продлить консультацию — мое решение. Хотя наш день разбит на 10-минутные отрезки, этого времени хватает не каждому пациенту.

Наталья не хочет обращаться в полицию. Я тихо вздыхаю. Оказывается, что ее мерзавец-муж — прекрасный отец. Я не могу представить себе мужчину, который избивает жену, но, несмотря на это, является хорошим отцом. Она отказывается признавать очевидное, что вполне понятно. Она не видит нефильтрованную правду за пределами своего взгляда на мир, который приняла с единственной целью — защитить сына и не лишить его возможностей, открывающихся в Великобритании. Я знаю, что нам предстоит неприятный разговор, и снова спрашиваю об Итане. У меня сердце уходит в пятки, когда я слышу ответ, пронзающий воздух в кабинете. Да, он видел, как папа бьет маму. Я думаю об Уильяме и Элис. Работая в отделении неотложной помощи, я слышал много историй о домашнем насилии, но, когда мы обсуждаем настолько страшные вещи в спокойной обстановке кабинета, мне становится не по себе. В отделении неотложной помощи всегда атмосфера срочности и опасности. В кабинете терапевта такого нет. Темп работы здесь гораздо медленнее.

Наталья не думает, что Итан многое понимает в происходящем. Я с ней не согласен: в шесть лет он знает достаточно. Я осторожно придвигаю к ней свой стул и мягко начинаю объяснять, что вынужден проинформировать службу защиты детей. Наталья взрывается, и в этом нет ничего удивительного. Она вскакивает и, обхватив руками виски (при этом становятся видны синяки на ее предплечьях), начинает говорить, что я не могу так поступить, потому что она потеряет Итана. Он (ее мерзавец-муж) обязательно все узнает. К сожалению, это не обсуждается. Я говорю, что у меня есть профессиональные обязанности, и я не могу нарушать закон, поскольку в данную ситуацию вовлечен ребенок. Он не должен смотреть на это. Суровая правда в том, что Наталья может оставить все как есть и не обращаться в полицию, но перед Итаном такой выбор не стоит. В шесть лет он просто неспособен его сделать.

Наталья стоит и смотрит на меня как на предателя. Но я не вступаю в спор. Наоборот, позволяю ей доминировать и ничего не говорю. Проходит много времени, и она наконец садится напротив меня. Я осознаю, что научился чувствовать себя комфортно в некомфортных ситуациях, и я считаю, что это необходимо, если вы собираетесь работать терапевтом долгие годы. В противном случае вам не удастся избежать душевной усталости. В данной ситуации естественный порыв — сказать, что мне очень жаль. И мне хочется это сделать, потому что я тоже человек. Однако подобные слова свидетельствуют о том, что я собираюсь причинить ей вред, а это не так: я хочу лишь предотвратить его. Все это так сложно, но в данной ситуации — единственное правильное решение. Я должен сказать правду, даже если она жестока. Дерьмо, покрытое сахарной глазурью, все равно остается дерьмом. И люди жуют его, потому что путают внешний вид и вкус.

Я чувствую, как невообразимая смесь эмоций, которую испытывает Наталья, начинает ослабевать. Думаю, она напугана. Она в ужасе. Теперь, когда консультация снова вошла в спокойное русло, я спрашиваю, хочет ли она поговорить с женщиной из местной некоммерческой организации, помогающей жертвам домашнего насилия. Я уже работал с ней раньше, и она не против, когда я рассказываю другим, что когда-то и она была в таком же положении, как Наталья. Теперь она помогает другим. Думаю, это прекрасная мотивация. Наталья тихо кивает. Я восстанавливаю мостик между нами. Я объясняю, что эта женщина может встретиться с Натальей где угодно, в том числе в нашей клинике под предлогом обычной консультации терапевта. Никому не нужно об этом знать. Наталья может связаться с ней через меня, и в таком случае ее муж не только ни о чем не узнает, но и не будет иметь никакого права выспрашивать, что она делала на конфиденциальной консультации у терапевта.

Мерзавец.

Она соглашается. Я медленно откидываюсь на спинку кресла. Я изможден, но чувствую облегчение. Ей удалось сделать следующий шаг. Следующие 10 минут мы обсуждаем другие вопросы, начиная от правил поведения во время семейного кризиса и заканчивая тем, что произойдет в службе защиты детей. Теперь Наталья чуть лучше понимает, почему это необходимо, и я убеждаю ее, что сотрудники службы сохранят тайну, окажут поддержку и помогут обратиться в другие организации. Еще я записываю ее к себе на прием на ближайшее время. После этого она возвращается домой.

К своему мучителю.

Я закрываю дверь и падаю на кресло. У меня не осталось эмоций.

Пятница, 28 сентября

«Либо Свинка Пеппа, либо ничего!» — твердо говорю я. Изабель сидит на стуле, скрестив тонюсенькие ножки, не достающие до пола. Маленький размер, большая личность. Я театрально вздыхаю, поднимаю руки и обещаю, что к нашей следующей встрече успею запастись наклейками с Эльзой. Ее мама смотрит на меня, недовольная затянувшимися переговорами, продолжающимися уже пятую минуту. Она теребит ключи от машины — ненавязчивый, но понятный сигнал к тому, чтобы я поторопился. Кивнув ей и снова повернувшись к Изабель, я понимаю, что меня ждет битва. Теперь ее руки скрещены еще плотнее. Я нагибаюсь к ней и говорю: «А ты знаешь, что Эльза очень похожа на Свинку Пеппу?»

Да, ей всего шесть, но выражение лица явно говорит о том, что мне не удастся ее провести. Однако попытаться стоило. Блин! Я отправляю СРОЧНОЕ сообщение всему персоналу клиники: «У КОГО-НИБУДЬ ЕСТЬ НАКЛЕЙКИ С ЭЛЬЗОЙ? ОЧЕНЬ НУЖНЫ. С УВАЖЕНИЕМ, МАКС». Другие терапевты отшучиваются и ничем мне не помогают. Сволочи! Наконец медсестра Пэт отвечает, что у нее есть несколько.

Я вскакиваю со стула и прошу Изабель подождать еще секунду. Затем я слетаю по лестнице через ступеньку, подбегаю к регистратуре, хватаю пожертвованные мне наклейки и мчусь обратно в свой кабинет. Я даю наклейки Изабель. Она пристально смотрит на них и наконец тыкает пальцем.