Бродяга. Воскрешение - Заур Зугумов

Есть на юге деревья, на которых рядом с высохшими плодами вдруг распускаются белые цветы; бывают дни, когда рядом с ярким солнцем на небе видна и бледная луна, а человеческое сердце может порою испытывать одновременно и любовь, и ненависть к одному и тому же существу. Оно разбивается, когда, чрезмерно расширившись под теплым дуновением надежды, вдруг сжимается от холода действительности. Что-то подобное чувствовал тогда и я. Ледяной душ и пламень чувств. Любовь и ненависть. Жизнь и смерть.

Чтобы пережить и осмыслить все, что я услышал, требовалось время, поэтому я попросил, чтобы она уехала, пока я не приду в себя и не дам ей об этом знать. Не помню, о чем я думал тогда, да и думал ли вообще о чем-то? Я просто страдал. Для меня в этой жизни было все потеряно.

Через день меня прооперировали, а еще через пару недель я сидел в кругу своих единомышленников, обсуждая текущие воровские дела и стараясь напрочь вычеркнуть из жизни все, что касалось этой женщины. Я запрещал себе даже мысленно возвращаться к этой теме, это было для меня самым настоящим кошмаром, который мне с трудом удалось пережить. Хотя сердечные раны незримы, они никогда не закрываются: всегда мучительные и кровоточащие, они навечно остаются разверстыми в глубине человеческой души.

Прошло полгода. До полной свободы оставалось уже совсем немного — меньше месяца, и я, глупец, как обычно бывает перед окончанием любого срока, тешил себя мечтами. Хотя я и находился в вольной больнице и в общем-то не испытывал особенных ограничений в передвижении, числился я все же за ЛТП, и любое грубое нарушение с моей стороны (самовольная отлучка из больницы или города) могло повлечь за собой самые печальные последствия. Например, новое водворение в профилакторий.

Но для этого у местных ментов не было ни повода, ни оснований. К тому же здесь давно все было плотно схвачено и опутано воровскими сетями. Всем платили, все брали взятки, и все без исключения знали свою цену.

Единственным гарантом законности могла бы еще как-то служить Москва, но она была ох как далеко, в буквальном смысле слова: за горами, за долами, за морями. Да и ее можно было обойти при желании, что зачастую и делали довольно-таки красиво и всегда оригинально власть имущие. Восток — дело тонкое…

Жену свою я не видел и по возможности старался не вспоминать о ней. Но судьбе и на этот раз было угодно распорядиться по-своему. Как до, так и после операции я всегда и везде активно занимался всем тем, что требовал от меня мой уклад жизни. Не знаю, каким образом, но об этом пронюхало начальство в Махачкале (когда меня привезли в больницу, в Дагестан сообщили, что я при смерти, и менты на родине успокоились).

Для них моя воровская деятельность была прекрасным поводом для того, чтобы я вновь оказался под замком, но уже не в ЛТП, а на настоящих тюремных нарах.

Они прекрасно понимали, что, если я могу вести такой образ жизни, значит, я относительно здоров и обладаю свободой в полном смысле этого слова.

Это было чревато очень серьезными последствиями как для мусоров, непосредственно занимавшихся нашим делом, так и для тех свидетелей, которые давали против нас троих ложные показания и разгуливали теперь по Махачкале, уверенные в том, что нас с Лимпусом уже давно нет в живых.

Так что легавые, чтобы не искушать свою мусорскую судьбу, решили сделать мне очередную пакость, но, к счастью, опять по-фраерски просчитались.

Весь состоявшийся разговор между прокурором Чарджоу и кем-то из высокого начальства МВД Дагестана был передан Вовчику Армяну дословно. А мне легавыми из УГРО отпускалось ровно трое суток на то, чтобы я делал ноги. После этого мусорам полагалось сообщить о моем побеге в Дагестан и объявить меня во всесоюзный розыск, потому что мы с Лимпусом числились за Москвой. Таким образом и волки сыты, и овцы целы.

Делать нечего, приходилось вновь рвать когти. Кто бывал в тюрьме не единожды, тот поймет чувства арестанта, когда тот, не успев выйти на свободу, вновь видит зависший над ним дамоклов меч. Исчезновение — это выздоровление. А на что не решишься, лишь бы выздороветь?

Слава богу, к подобным жизненным ударам мне было не привыкать, иначе бы у меня, наверное, просто опустились руки. Если бы я оказался один на один со своею бедой, то ни за что не захотел бы вновь встретиться с женой, но рядом находилась босота, которая даже и не догадывалась о наших отношениях, поэтому мне не оставалось ничего другого, как тут же вызвать ее из Самарканда.

Я умер бы от стыда, если бы кто-нибудь узнал о случившемся. Превратности судьбы не всегда ведут человека прямой дорогой: встречаются тупики, закоулки, темные повороты, зловещие перекрестки. Я стоял теперь на одном из таких опасных перекрестков.

Не медля ни минуты, я позвонил Джамиле в тот же вечер, как узнал обо всем, а уже ранним утром она была у меня. Чтобы мой отрыв прошел без запала, да и на случай пробивки ксив, которых у меня вообще не было, Армян выделил нам тачку до Самарканда, и не чью-нибудь, а самого прокурора города. Вез нас, конечно, не прокурор, а его водитель, тоже легавый, но схваченный так же крепко, как и его высокий шеф.

Простившись с чарджоуской шпаной, утром мы тронулись в путь и ночью безо всяких приключений добрались до Самарканда.

Кто мог подумать в то далекое время, когда я тычил здесь в бригаде вместе с Лялей, что спустя восемнадцать лет я вновь окажусь в этом городе, да еще и при таких весьма неблагоприятных обстоятельствах.

Но теперь, к несчастью, моей верной и преданной подруги не было рядом, она лежала где-то на безымянном лагерном погосте в Мордовии, так что я тут же отправился искать тех, кого знал когда-то и кому мог довериться.

План мой был прост: срочно найти подходящую ксиву, необходимое количество денег и, чем раньше, тем лучше, покинув Среднюю Азию, отправиться в столицу, туда, где меня меньше всего будут искать и где я постараюсь доказать нашу невиновность.

Но между планом и конечным результатом существует масса преград, которые необходимо преодолеть. В самом начале поисков меня ошеломила трагическая весть: буквально перед моим приездом застрелили Еревана. Он был Жуликом и моим старым другом. Говоря откровенно, больше всего я надеялся как раз на его помощь. К сожалению, мы не виделись много лет.

Теперь, когда я добирался на такси до его дома, чтобы отдать ему дань уважения, я невольно задумался, глядя в окно, вспоминая то далекое прошлое, когда мы еще совсем молодыми шныряли по чужим карманам в Баку. Ереван Самаркандский, Гамлет Армяникентский, Тофик Босяк Завокзальный, Етим Восьмойский, который всем нам годился тогда в отцы и был единственным среди нас, уже в то время, при своих.

Кстати, познакомил нас с Ереваном Врежик в Сочи. В те годы в Сочи съезжалось много шпаны — кто на сходняк, кто на катран, а кто и просто поваляться на песке. Тогда еще Врежик не был «в полноте». К сожалению, перед моим отъездом из Чарджоу его постигла та же участь, что и Еревана: его убили, но, как ни странно, в лагере особого режима, что случается крайне редко.