Лунная соната для бластера - Владимир Серебряков

— Примерно. А живем кому как удобно, — усмехнулся я. — Суточные ритмы у большинства лунарей сбиты безнадежно… Так что, начнем?

— Начнем. — Девушка приняла нечто, изображавшее, по ее мнению, боевую стойку.

— Нет, нет, все неправильно! — замахал я руками. — Стойте спокойно. Что вы мне тут изображаете десятый дан?.. И вообще пойдите, переоденьтесь сначала.

Сам я тоже отправился в кабинку, сменил форменные шорты на традиционные тренировочные штаны, потом включил с пульта дневное освещение. Сходство с аквариумом, правда, не исчезло; в окнах плавали рыбки, чья окраска отрицала любую возможность естественного происхождения.

Миз Релер переодевалась долго; я успел проделать на пробу пару ката и обратить внимание на любопытную деталь — сейчас ее присутствие отнюдь не вызывало во мне приступов судорожного обожания. Похоже, при нашей первой встрече она то ли обмазалась феромонными духами с макушки до пят, хотя специфического душка я тогда не уловил, то ли… Есть такая придумка, называется «гейша-чип», разновидность аугмента, заставляющее женщину любым движением подавать подсознательно воспринимаемые сигналы — «я желанна», «я доступна» и тому подобное, детский сад нейромышечного программирования. Шлюхи часто пользуются подобными — эффективная штука, и недорогая. Но я не слышал, чтобы их делали отключаемыми.

— Вы заснули? — донеслось до меня.

Я обернулся…. и придержал кадык, чтобы не икнуть. Судя по всему, передо мною находился один из тех редких экземпляров женского рода, которым пластургия не требуется. К тому же миз Релер решила, очевидно, что в зале жарковато, и предпочла обойтись тем, что стыдливо именуется «минимумом» — то есть тремя наклейками на стратегически важные зоны, общей площадью чуть поболе ладони. Реакцию свою на женские формы я уже научился подавлять (к сожалению, исключительно на время занятий), но, клянусь, покраснел настолько, что это заметила даже моя предполагаемая ученица.

— Ничуть, — промямлил я, усилием воли беря себя в руки.

— Так, может быть, все же начнем занятия?

Следующие полчаса я показывал и рассказывал, как вывести человека из строя, не нанося жестоких увечий. Процесс этот на Луне имеет свою специфику. Низкое тяготение не позволяет добиться желаемого результата простым ударом нападающим об пол, как на Земле. Приходится, наоборот, поддерживать избиваемого, чтобы тот не упал, потому что лежащий враг имеет неприятную привычку хватать за лодыжки, а это сковывает движения.

Наконец я остановился и утер со лба трудовой пот.

— Нет, — заявил я, — так дело не пойдет. Выключите аугмент.

— Откуда вы знаете?..

— Каждый раз вы повторяете движения с абсолютной точностью. И это вам очень мешает. Достаточно чуть сместить центр равновесия, и ваша защита идет псу под хвост. Такие фокусы только для акробатов и хороши.

— Л-ладно, — пробормотала она. — Выключу.

Мне показалось, что я смутил ее. Женская логика напоминает мне генератор случайных чисел. Стоять передо мной в голом виде Алиса может, а вот упоминание о моторных чипах над прецентральной извилиной вгоняет ее в краску, причем даже не мило-розовую, а синевато-бледную.

По отключении аугмента оказалось, что ученица мне попалась на редкость смышленая. К концу занятия мне уже приходилось изрядно потеть, чтобы не пасть жертвой собственного обучения. Мышцы ее, еще помнящие шестикратное земное тяготение, вполне могли поспорить с моими — а меня даже при лютой нелюбви трудно назвать хлюпиком — ну а приемы она и без интелтроники усваивала на лету. Мы позанимались еще с час, после чего как-то синхронно хлопнулись на скамейку.

— Послушайте, — лениво поинтересовался я, глядя в потолок, — а зачем вы эмигрировали?

— Простите? — У Алисы хватило сил обернуться ко мне.

— Вы попали на Луну туристкой, — объяснил я. — Значит, деньги водятся. Тогда зачем остались? Если хотели уехать — Служба была бы в восторге.

— Служба — может быть, — рассеянно отозвалась Алиса. — А вот дядя Ной меня бы нипочем не отпустил… навсегда.

— Угу.

И правда — что может быть проще? Выклянчить у старого и совсем не бедного дяди туристский билетик, да еще в такое место, где нормальные люди обычно не остаются, а, попав на место, совершить поворот оверкиль… или оверштаг… или как это там называется. Полагаю, что даже Ною Релеру несколько затруднительно будет вытащить любимую племянницу с Луны. Очень логично. Только я почему-то все равно ни на грош не верил в эту версию.

— Жалко, — заметил я. — А мне-то мечталось, воспользовавшись знакомством, поболтать с вашим дядей…

— Вряд ли он рассказал бы вам что-нибудь интересное, — фыркнула Алиса. — Оч-чень замкнутый старик.

— А-а… — разочарованно протянул я.

Не знаю, чего я ждал. Мы посидели еще немного, потом я распрощался, поспешно принял душ и заторопился домой. Алисе, видимо, спешить было некуда — когда я уходил, она еще плескалась в соседней кабинке, напевая без слов старый-престарый блюз, такой древний, что я не помнил даже, как он называется. Дивному голосу я не удивился, но вот аугментов для музыкального слуха, кажется, еще не придумали. Если только дядя Релер не сварганил один специально для любимой племянницы. Матово-зеленый пластик двери позволил мне разглядеть смутные контуры тела. Почему-то это казалось более возбуждающим, чем наши занятия. Я пошипел и убрался.

И только в коридоре я понял, что мне показалось таким странным. Когда я застал Алису Релер нервно прохаживающейся в тренировочном зале, ни одно ее движение не выдавало в ней землянку-имми. Она шла, как лунарка, прирожденная, потомственная. И на аугмент это не свалить — моточипы воспроизводят только повторяющиеся, монотонные движения.

Однако об этом я решил подумать утром, когда проснусь. Пока мне хотелось только одного — завалиться набок и продрыхнуть до самого утра (что я и сделал). А назавтра я почти забыл о такой маленькой, почти незаметной детали, всего лишь очередной несуразице в непрерывном потоке бреда, заполнившего лунные коридоры.

Проснувшись, я обнаружил, что настроение мое со вчерашнего дня не только не поднялось, как я в тайне рассчитывал, но даже упало куда-то к лунному ядру. Сольвейг спала, чуть посапывая и беспокойно ворочаясь на интель-матрасе. Я походил тихонько по дому, перебирая ее безумно дорогие безделушки, коллекцию оригинальных артефактов — может, мусора Предтеч, а может, летописей их взлета и неизбежного падения. Я повертел в пальцах одну из них, наслаждаясь прохладной глубиной поверхности, и внутри, под стеклянистой пленкой, заиграли геометрические узоры, зеленые и оливковые.

Кроме этой коллекции (предмета глубокой зависти всех лунарей, неразумно выбравших себе то же хобби), у Сольвейг почти не было личных вещей. Я как-то сживаюсь с предметами, среди которых провожу время, они становятся мне вроде приятелей — а Сольвейг проходит мимо них. Я знаю примерно, что случилось с ней на Земле, что именно оставило в ее сознании это отчуждение, а на теле — странные, несводимые пластургией шрамы, но никогда не расспрашивал подробнее — уж настолько-то у меня хватает такта. Странно уже то, что мы смогли сдружиться, хотя большинство встречных вызывает в ней не больше эмоций, чем шорты не по размеру. И уж, во всяком случае, мы остались сожителями, а не любовниками. Возможно, Сольвейг не разучилась любить, но желать она неспособна, и, как утверждают гипнурги, навсегда. Иногда мне ее почти жаль.