Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни - Джордж Гриффит

потому что в суматохе капитан стражи подкрался ко мне сзади и ударил в спину железным мечом. Удар был ловким и на мгновение сбил мне дыхание, но кольчуга выдержала, а несчастный клинок согнулся пополам от силы удара.

Когда я повернулся к нему, я услышал, как царь кричит дрожащим от гнева голосом:

— Удар труса, Зиркал! За это я с тебя живьем шкуру спущу, если ты его убил… Клянусь Бэлом и Ашшуром, нет, он даже не ранен! Что это за чудо?

Пока Тиглат говорил, я повернулся к дрожащему негодяю, который стоял, недоуменно уставившись на смятый клинок, и опустил меч за пояс, потому что не хотел пачкать меч его грязной кровью. Я взял Зиркала за горло и сказал громко, чтобы царь мог услышать:

— Дурак и трус в придачу! Разве я не говорил тебе вчера вечером, что в Ниневии нет оружия, способного причинить мне вред? Ты думал привести меня к смерти. Теперь я отведу тебя к твоей.

С этими словами я еще крепче сжал его горло одной рукой, а другой схватил его за пояс, поднял и понес к изумленному хозяину. Взмахнув им высоко над головой, я прокричал:

— Забери своего раба, царь, потому что мне не нужен такой пес!

И с этими словами я швырнул его на ступеньки с такой силой, что его череп раскололся, доспехи разлетелись на куски, а кровь и мозги брызнули на ноги Тигра-Владыки и запачкали белое одеяние съежившейся, дрожащей девушки, которая сидела у его ног.

Глава 7. Тайна плоти

Без сомнения, вы все это время удивлялись, почему Тиглат спокойно сидел на троне, наблюдая, как я убиваю его стражников, когда он мог бы вызвать сотню людей, чтобы одолеть меня, просто хлопнув в ладоши, но это скоро объяснится. То были дни, когда безраздельно властвовала сила, когда судьбы мира грубо высекались мечом и топором, чтобы подготовить их к более мягкому обращению в более поздние времена, и, что было вполне уместно для работы, которую должны были выполнять мужчины, высшими добродетелями считались сила рук и стойкость сердца. Если у мужчины они были, ему можно было простить все недостатки, за исключением измены и лжи, которые в те дни считались преступлением.

Несмотря на гордость и страсть, а также множество других недостатков, я в полной мере обладал этими двумя добродетелями, и Тиглат, как храбрый человек и хороший воин, увидел это и воздал мне должное. Более того, он смотрел на эту схватку так, как тысячу лет спустя римские цезари смотрели на хорошо сбалансированный бой гладиаторов или как ваши спортсмены смотрели бы на боксерский поединок. Для него это было лучшим развлечением, чем выпускать львов против нескольких слабо вооруженных пленников в саду его дворца. Что же касается стражников, то, что для Тиглата была дюжина человек, если в его руках были тысячи и десятки тысяч жизней?

Когда я швырнул Зиркала и разбил его голову о ступени трона, я решил, что настал мой последний час, что сейчас сотни солдат схватят меня и предадут пыткам и смерти. Но мне было наплевать на смерть, на новую жизнь, первые дни которой показали горькое, постыдное зрелище, все еще стоявшее перед моими глазами, и я с вызовом ждал сигнала, который, однако, так и не был дан. Войти в царское присутствие без приказа было равносильно смерти, поэтому стража стояла в недоумении возле дверей, но не осмеливалась пройти, а царь, вместо того чтобы позвать их, поднял на меня глаза с мрачной улыбкой на смуглом лице и тихо произнес:

— Смело сделано, друг! Твое сердце так же крепко, и рука твоя так же сильна, как дерзок твой язык. Воистину, ты достоин стоять перед царями, даже перед владыкой Ашшура. А теперь назови свое имя и страну и скажи, из чего сделаны твой чудесный меч и кольчуга?

Удивление от таких дружеских и неожиданных слов и мягкость, с которой они были сказаны, слегка отрезвили меня, и, отступив на шаг, я ответил все так же гордо, но без всякой страсти в голосе:

— В дни, которые давно забыты, меня звали Терай из Армена. Я спустился со звезд, чтобы привести войско Армена к победе над Ниневией, и в час нашего триумфа, в тот самый момент, когда Нимрод пал под моим копьем, земля содрогнулась и разверзлась, и Ниневия с башней Бэла смешались в руинах. Я уехал с…, — как я ни старался, я не мог не опустить глаза на этот прекрасный призрак из плоти и крови у ног царя, — с тем, кто был мне дороже всего нашего доблестного войска, но огненный ветер встретил нас, и песчаная буря накрыла нас, и четыре дня назад я проснулся.

Вот моя история. Я вижу, что царь улыбается, принимая ее за выдумки сумасшедшего. Да будет так. Я ни у кого не прошу веры; клянусь богами, я сам хотел бы в нее не верить! Что касается моего меча и кольчуги, то они были выкованы в Армене много веков назад с помощью искусства, которое боги дали людям, когда мир был молод, и потом вернули его себе. Каковы их свойства, царь видел сам.

— Сказка о чуде, рассказанная коротко и ясно, — прокомментировал Тиглат, наполовину сомневаясь, наполовину веря. — По первой части ничего не скажу. Амрак, верховный жрец Бэла в Ниневии, побеседует с тобой об этом позже. Но теперь о мече и кольчуге. Судя по тому, что я слышал, ты далеко не богат. Я дам тебе доходы от провинции и командование десятью тысячами в моей армии в обмен на них. Что скажешь?

— Что царь может убить меня и получить их даром, но я не продам их за все богатства Ашшура, — медленно произнес я, глядя в глаза Тигру-Владыке. — Они — все, что у меня есть, и они бесценны, потому что боги дали их мне, и только боги могут забрать. Но у меня есть другая кольчуга, — продолжал я, пораженный внезапной мыслью, которую мой добрый гений, должно быть, вложил в мое сердце, — и я отдам ее тебе и сделаю тебе меч из этого металла, если за это ты дашь мне…

— Что? — вскричал Тиглат, его нетерпение, наконец, взяло верх над чувством собственного достоинства. — Я не хочу убивать такого человека, как ты, так что назови цену, и ты получишь ее, даже половину моего царства!

— Царское слово сказано! — заметил я. — Моя цена — девушка у твоих ног, два хороших коня и свобода уйти,