Страна Прометея - Константин Александрович Чхеидзе

В главном же селении живут бывшие феодалы – владетели земли и людей, горские князья – таубии. Таубий в точном переводе и означает «горский князь» (тау – гора, бий – князь).

Следует сказать несколько слов о таубиях. Их всего несколько фамилий. В свое время, когда русские покоряли Кавказ, когда черкесы, чеченцы, ингуши, дагестанцы, кумыки и отчасти кабардинцы, воевали с грозным северным соседом, Балкария, в силу своего географического положения, оставалась вне театра военных действий. Кроме того, примыкающая к Балкарии страна, населенная кабардинцами, и находящаяся между наступающей Россией и оборонявшимся горским населением, заключила с русскими соглашение не только не воевать, но и даже помогать русским войскам. Вот почему Балкария никогда не видела в своих ущельях русских знамен. Балкария не была покорена. Она добровольно, хотя и в силу очевидной необходимости, признала власть Белого Царя. Это обстоятельство существенно отразилось на психологии населения Балкарии, особенно же ее высшего слоя таубиев. В то время как остальные народности Кавказа, признав над собой русскую власть, старались приблизиться к русским и хотя бы в некоторых отношениях походить на них, балкарские таубии смотрели на себя, как на равнодостойных участников общеимперской российской жизни. Правда, они совершенно не знали этой жизни, но это не мешало им чувствовать себя вполне самостоятельными. И в самом деле, ведь психологии побежденных у них не было и не могло быть. Эта черта самочувствия балкарских таубиев сказалась, между прочим, в том, что в то время как, скажем, кумыцкие или кабардинские феодалы (а ранее того – грузинские, имеретинские, кахетинские и др.) с удовольствием и радостью переименовывали себя на русский лад в князья, балкарские таубии отказались от такого переименования и настояли на том, чтобы им и впредь называться именно таубиями, а никак иначе.

Глава V

Тенгиз

…Солнце совершало последнюю четверть своего дневного пути, когда показались первые кровли Безенги. По-видимому, нас ожидали: навстречу, по каменистой дороге, во всю конскую прыть мчались всадники. Нужно обладать здоровым сердцем и крепкими нервами, чтобы ездить по горным дорогам.

Что такое горная дорога? Это иногда тропинка, иногда целый узор тропинок. Иногда ширина нашей дороги равняется пяти человеческим ладоням, положенным рядом. Дорóгой называется высохшее русло потока, покрытое обломками скал. Дорóгой (и неплохой дорóгой) считается оползень, висящий над пропастью и кое-как поддержанный десятком-другим камней, положенных чьей-то заботливой рукой… И вот, по таким-то «дорогам» наша молодежь мчится во весь опор. И мало того, что мчится – порой она забавляется тем, что бросает впереди себя папаху и потом, на всем скаку, подымает ее. Или – упав на спину коня – стреляет в воздух и снова заряжает винтовку и снова стреляет, пока не расстреляет обойму.

Представьте себе бездонную узкую щель. Там, внизу, в черном провале, ревет невидимая стремнина вод. Оба края словно обрезаны гигантским мечом. И от одного края к другому переброшены два, иногда три, необделанных ствола. Поперек стволов набросаны неприкрепленные жерди толщиной в человеческую руку. Некоторые толще, некоторые – тоньше. Местами многочисленные прошедшие здесь конские копыта пробили зияющие дыры. Упаси бог, если попадет в эту дыру тонкая нога благородного скакуна. Погибнет конь, погибнет наверняка, а может быть, упав, он увлечет в своем падении и несчастливого всадника…

Конечно, мосты через горные потоки слишком опасны, или лучше сказать, преступно-легкомысленны, чтобы ими хвастать. Но в стране гор – они естественны и неизбежны. В стране ледников и пропастей они являются лишь частью общей картины, которая покоряет величием своей дикой красоты…

Я видел людей, попавших в горы с равнины; которые не решались довериться собственным ногам, чтобы перейти такого рода мост в селении Кюннюм. Разумеется, над ними не надо смеяться. Но они производят в горах странное впечатление каких-то ужей, затесавшихся в общество соколов и кречетов.

Безенгиевские всадники на полном галопе сделали заезд и вытянулись в шеренгу, вдоль дороги, в ожидании приближения гостей. Еще издали они делали приветственные знаки руками, которые состоят в том, что правая рука опускается вдоль бедра, потом поднимается до пояса, и вновь опускается вниз. В те времена скверный негигиенический обычай рукопожатия еще не получил распространения среди горцев. Что может быть противнее пожатия потной руки? И что может быть скромнее и грациознее изображенного сейчас горского приветствия? Как жаль, что мы подражаем всегда тому, что «принято», а не тому, что красивее и лучше…

Среди прибывших безенгиевцев находился также старшина этого селения по имени Далгат. Он приходился средним сыном знаменитому Тенгизу [38] – тому Тенгизу, который был самым уважаемым человеком во всех ущельях и встреча с которым оставила во мне неизгладимое впечатление на всю жизнь… Скажу больше: ни до того, ни после того я не встречал человека, которого поставил бы не говорю – выше Тенгиза, о нет, конечно же нет, но рядом с Тенгизом. А пришлось мне встречать многих и многих: ученых, великих князей, полководцев, писателей и других людей, которых иногда называют великими. Пусть называют.

Далгат передал председателю суда, что Тенгиз будет счастлив принять гостей в своем доме. Сообщение это наполнило меня радостью, как же не радоваться вести, что представляется возможность провести несколько дней под одной крышей с Тенгизом!

Сакля Тенгиза мало чем отличалась от других, виденных мною в горах. Та же плоская крыша, заросшая травой, те же столбы, поддерживающие стропила, то же внутреннее устройство дома: вход посередине, комнаты направо, комнаты налево. Прямо перед входом – камин, над которым висит черная от многолетней копоти цепь. В камине никогда не угасает огонь. Все комнаты (я никогда не видел более четырех в одном доме) расположены одна подле другой, на одной линии. В глубину дом невелик, он вытянут в длину. Фасад дома занимает навес. Здесь сушатся шкуры козлов, туров, иногда и оленей. На некоторых столбах повешены пахучие травы, частью лекарственные, частью ароматические.

Под навесом, греясь в лучах уходящего за снежную цепь солнца, с пяти– или семилетним мальчиком на коленях сидел Тенгиз. Он был одет по-зимнему – в кавказскую шубу из бараньих шкур, сшитую наподобие черкески, не покрытую сукном. Белый цвет этой шубы являлся красивым фоном кроваво-алой черкески сидевшего на Тенгизовых коленях мальчика. На голове Тенгиз имел невысокую папаху старинного покроя: остроконечный, не покрытый сукном кожаный верх и обыкновенное основание папахи из серовато-серебристого барана. Слегка отодвинутая на затылок папаха не закрывала лоб, благодаря чему все лицо, от лба до подбородка, обозревалось свободно.

Это лицо, несколько бледное, отличалось крайней строгостью и сухостью линий. Оно состояло