Права животных и порнография - Эрик Дж. Миллер

Он слышал, как течет ручей и как горит костер, и звезды над ним стали четкими, словно попали в фокус. Потом завыло ее нутро. Звезды размазались и слились, и он поплыл куда-то в серость, чувствуя тянущую боль в икре.

Кто ты теперь – это не важно. Ребенком ты продавал их рыбаку по центу за штуку. Выковыривал их, безликих, из перевернутого вилами куска почвы, и продолжалось это у тебя с семи лет до пятнадцати. Деньги поначалу тратил на лимонад и книжки с картинками; позже начал их в основном откладывать на то время, когда станешь достаточно взрослым, чтобы от червей отойти и подумать о какой-нибудь другой работе. Частично эти деньги пошли на покупку твоего первого автомобиля – шестьсот долларов. Шестьдесят тысяч червей.

Что ты делаешь теперь, не имеет значения. По доллару ты можешь проследить судьбу шестисот тысяч червей, но до них, видимо, были еще пять или шесть сотен тысяч. Ты изучал биологию, приходилось их вскрывать, препарировать, и ты узнал, что внутренним строением они очень похожи на нас. Ты видел у червя малюсенький желудок, сердце, даже мозг. Узнал, что у них есть центральная нервная система, весьма похожая на твою. Нервы, рецепторы боли и все прочее. Вот только где их лица, где рты? Чем им кричать, когда насаживают на крючок? Ты помнишь, что от боли они частенько гадят под себя, хотя ты тогда не считал, что им больно.

Теперь ты вышел на тот уровень сознания, который уже не позволяет тебе смотреть на корову как на мясо и кожу или на рыбу как на филе, или на курицу как на машину по производству яиц, или даже на лошадь как на нечто, предназначенное лишь для того, чтобы переносить тебя с места на место. Ты даже пробовал прикинуть, за скольких убитых домашних животных ты несешь ответственность: это пятнадцать или двадцать больших коров, что-нибудь около двух дюжин свиней, возможно, три гуся и пять индюшек, утка, штук пятнадцать кур… Все эти смерти, имеющие отношение к тебе, общим числом едва ли выйдут из двух сотен, хотя это – результат тоже по-своему поразительный.

Но черви беспокоят тебя больше. Ты теперь знаешь, что боль они чувствуют точно так же, как корова (или любимая собачка, если на то пошло), и ты в замешательстве: как за всю жизнь ты сможешь расплатиться за миллион жизней, принесенных в жертву ради лимонада и первого автомобиля; как самому себе простить всю эту боль, причиненную в ранней юности, по которой ты до сих пор, несмотря ни на что, временами тоскуешь?

В дождь ты идешь гулять, подбираешь их с тротуара, на который они выползают, чтобы не утонуть; подбираешь, подбираешь… наберешь несколько сот из тех сотен тысяч, что пачкают асфальт и бетон большого города, и положишь туда, где – есть надежда – они будут в безопасности: в траву, на почву, укрытую ветвями дерева.

Даже в солнечный день, когда червей не видно, ты кладешь руку на теплую травку и просто чувствуешь, как полна ими земля. Земля, покрытая живыми существами, сама живая, она движется, она сильна и самодостаточна. И вот – острее, чем что-либо до этого в жизни – ты чувствуешь ее незащищенность от страдания. Пальцами ощущаешь ее боль.

И ходишь под дождем, собирая червей.