Фотофиниш. Свет гаснет - Найо Марш

На полпути через холл, напротив столовой, находилась дверь, ведущая, по словам мистера Рееса, в библиотеку. Аллейн решил, что возьмет себе там какую-нибудь книгу, и отправился туда.

Комнату словно создавал дотошный художник-декоратор эдвардианской драмы. От пола до потолка тянулись ряды унифицированных изданий в одинаковых переплетах — классика, биографии и книги о путешествиях; Аллейн предположил, что все они были заказаны оптом. Среди полок нашелся раздел с современными романами, совершенно нетронутыми, в девственно чистых обложках. Была там и подборка «высококачественных» изданий, под весом которых сломались бы стоявшие тут и там громоздкие журнальные столики; были и аккуратные стопки самых популярных еженедельных журналов.

Он в растерянности бродил вдоль стеллажей, пытаясь найти какую-нибудь интересную книгу, и в плохо освещенном углу наткнулся на книгу со следами пользования. Она была без суперобложки и с потертым корешком. Он достал ее с полки и открыл на титульной странице. Il Mistero di Bianca Rossi[26] Пьетро Лампарелли. Аллейн не читал по-итальянски с достаточной беглостью, которая сама по себе дарит удовольствие от легкости, но название его удивило и заинтриговало. Он перевернул страницу, и на форзаце увидел написанное угловатыми неровными буквами имя владельца: М. В. Росси.

Аллейн сел и принялся за чтение. Через час он поднялся в их комнату; Трой уже проснулась и выглядела отдохнувшей.

Опера, состоявшая из одного акта и длившаяся всего час, должна была начаться в восемь часов вечера. Перед началом представления обещались легкие закуски и напитки, а после состоится большой торжественный обед.

— Как думаешь, — спросила Трой, пока они переодевались, — примирение произошло?

— Понятия не имею. Может быть, она величественно примет его капитуляцию, а может, окажется не в состоянии лишить себя возможности испытать бурлящие страсти. Но готов поспорить, что она слишком профессиональна, чтобы позволить себе расстраиваться перед выступлением.

— Жаль, что он сдался.

— Он стоял перед трудным выбором, дорогая.

— Наверное. Но если она действительно примет его назад… Это не очень приятная мысль.

— Не думаю, что он к ней вернется. Думаю, он соберет вещи и снова будет давать уроки игры на фортепиано, играть со своей маленькой группой в Сиднее и подрабатывать печатанием на машинке.

— Синьор Латтьенцо сказал, что в опере есть два-три многообещающих куска.

— Правда? Если он прав, то этой мегере тем более должно быть стыдно за то, что она сотворила с этим парнем.

После этого супруги немного помолчали, и Трой сказала:

— У нас открыто окно? Стало как-то прохладно.

— Я посмотрю.

Шторы уже были задернуты на ночь. Аллейн раздвинул их и обнаружил, что окно действительно открыто. Снаружи еще было светло. Ветер еще больше усилился, по небу тревожно неслись облака, и повсюду слышался какой-то неясный гул.

— Что-то на нас надвигается. На озере настоящий шторм. — Аллейн закрыл окно.

— Не повезло гостям, которым нужно будет возвращаться домой, — сказала Трой и добавила: — Я буду рада, когда эта вечеринка закончится, а ты?

— Буду искренне рад.

— Наблюдать за суровым испытанием, выпавшим этому несчастному мальчику — все равно что сидеть на аутодафе.

— Хочешь, у тебя случится мигрень? Я расскажу об этом очень убедительно.

— Нет. Он догадается. И Соммита тоже.

— Боюсь, ты права. Ну что, дорогая, спустимся к шампанскому и закускам?

— Полагаю, да. Рори, по-моему, ты как-то забросил свою особую миссию. Ты случайно не считаешь мистера Рееса «крестным отцом», происходящим из сицилийской «семьи»?

— Он достаточно холоден и необщителен, чтобы оказаться кем угодно, но… — Аллейн заколебался. — Нет. Пока что мне не о чем сообщить начальству. Я и дальше буду пользоваться его гостеприимством, и несомненно, вернусь к своему чертову шефу с пустыми руками. У меня мало желания заниматься этим делом, это факт. Если бы не ты, моя необыкновенная девочка, и не твоя текущая работа, то желания было бы еще меньше. Пойдем.

Несмотря на отсутствие Руперта и артистов, в гостиной было полно народу. Разными видами транспорта на остров прибыли около тридцати гостей, и теперь их знакомили между собой мистер Реес и его секретарь. Тут были представители верхушки художественного совета, дирижеры и критики, среди которых следовало отдельно отметить авторитетное лицо из журнала New Zealand Listener. Среди прочих зарубежных гостей выделялся крупный румяный мужчина с полуприкрытыми глазами и диктаторским носом — сэр Дэвид Баумгартнер, знаменитый критик и музыковед. Он оживленно беседовал с синьором Латтьенцо, который при виде Аллейнов согнулся в преувеличенно низком поклоне, явно сообщил сэру Дэвиду, кто они такие, и повел его к супругам.

Сэр Дэвид сказал Трой, что для него встреча с ней — это большая честь и прекрасный сюрприз, и спросил, правда ли, что она будет писать Великолепную Даму. Он предсказуемо поддразнил Аллейна, сказав, что им всем придется не совать свой нос куда не следует. Затем серьезно рассказал о неудобствах, испытанных за время поездки: если говорить начистоту, то она свалилась на него в самое неподходящее время, и если бы это был любой другой человек — тут он бросил на них хитрый взгляд — то он бы и не подумал… в общем, и так понятно. Он явно намекал на то, что «Чужестранке» лучше бы оказаться хорошим произведением.

Гостям предлагали сэндвичи с лобстером, паштет и миниатюрные закуски, которые мистер Шеллоу[27] называл «разные разности»[28]; шампанское лилось рекой. Сэр Дэвид сделал глоток, поднял брови, быстро осушил бокал и протянул его, чтобы наполнить снова. Точно так же поступали и все вновь прибывшие. Разговоры становились все громче.

— Предварительная подготовка, — пробормотал Аллейн.

И в самом деле, без десяти восемь у гостей испарились все следы усталости после долгого путешествия, и когда Марко, постоянно мелькавший тут и там, принялся звенеть в маленький ксилофон, ему пришлось делать это довольно долго, словно стюарду на корабле, который ходит по коридорам, созывая пассажиров на обед.

Бен Руби и мистер Реес начали тактично подталкивать гостей ко входу в музыкальный салон.

Двери были распахнуты. Публика стала рассаживаться по местам.

На креслах в передних рядах были разложены таблички с именами гостей дома и некоторых вновь прибывших, которых, очевидно, считали важными персонами. Трой и Аллейн сели слева от пустовавшего места мистера Рееса, сэр Дэвид и синьор Латтьенцо — справа от него, за ними расположился Бен Руби. Прочая элита состояла из дирижера филармонического оркестра Новой Зеландии и его жены, трех профессоров музыки из трех университетов, австралийского газетного магната и четырех представителей прессы — какой именно, не уточнялось. Оставшиеся зрители в количестве примерно пятидесяти человек сами выбрали себе места, а позади них по феодальной традиции расположился домашний персонал.