Убийства на фоне глянца - Алисия Хименес Бартлетт

Мне почистили кожу на лице – и это окончательно лишило меня боевого запала. Следовавшие один за другим слои крема, которыми сперва покрывали лицо и которые потом снимали мягкими круговыми движениями, едва не погрузили меня в сон. Наконец я была готова – можно было накладывать макияж. Но тут возможностей для расслабления было уже меньше. Приходилось смотреть вниз, когда обрабатывали верхние веки, потом вверх, когда красили тушью ресницы. Я должна была растягивать губы, потом сжимать их, потом улыбаться, чтобы полюбоваться в зеркале на общий результат. Я стала красивой. Я чувствовала себя отлично. Меня преследовало ощущение, что это не совсем я, но мне хотелось решительно от него отмахнуться. Единственной проблемой было время. Девять вечера. Мы отдали пять часов чудному наслаждению – позволяли, чтобы нас холили и лелеяли. Я снова уставилась на себя в зеркало. Эти часы не прошли даром, но свою роль сыграли и возможность расслабиться, и слои крема – все вместе и каждая процедура по отдельности. Хорошо было бы сейчас прогуляться до того бара, чтобы меня увидела хозяйка, моя благодетельница.

Аманда тоже сияла красотой, но главное – из глаз ее бесследно исчезли слезы.

– Ну а что теперь? – спросила она, имея в виду мои планы на вечер.

– Теперь – ужин с шампанским. Кстати, я пригласила в ресторан моего коллегу, надеюсь, ты не будешь возражать. В случае чего, это еще можно переиграть.

– Он хорош собой?

– Кто? Младший инспектор Гарсон? Ну… он сильный.

– Ты хочешь сказать, что он справится с нами обеими?

– Да, да, вполне.

– Даже несмотря на то, что мы с тобой близкие родственницы?

– Оставь эти шуточки, я его начальница.

– Ох, Петра, ради бога! Неужели ты никогда не теряешь самоконтроля?

Самоконтроль понадобился Аманде, когда она увидела явившегося в ресторан младшего инспектора. Тибетские мантры для повышения самоконтроля. Гарсон постарался принарядиться и выглядел молодцом. Костюм в тонкую полоску, как у дипломата, черная рубашка и сиреневый галстук. Я-то уже привыкла к его сногсшибательному вкусу, но, должна признаться, каждый раз, увидев его приодетым ради какого-нибудь случая, испытывала глубочайшее потрясение. Моя сестра робко протянула ему руку, младший инспектор пожал ее – в его пожатии было что-то среднее между военным и рыцарским, – к этому и сводилось обычно его галантное обхождение.

– Ну как, Фермин, разве мы не прекрасны? – Я сразу же перешла в наступление.

– Как две дикие газели, – ответил Гарсон без малейшей заминки.

Услышав его комплимент, Аманда расхохоталась. И не прекращала хохотать весь вечер, который мы провели в выбранном мною роскошном ресторане. Надо отдать должное Гарсону: он был в ударе, а когда с ним такое случалось, он блистал остроумием и любой самый священный предмет мог сделать поводом для шутки. Он рассказывал забавные истории из времен своей молодости, случаи из военной службы, из собственной повседневной жизни одинокого вдовца… Все вместе было окрашено в тона веселой насмешки – в первую очередь над самим собой. И по-моему, главная цель вечера была достигнута – моя сестра выглядела очень довольной. Самые черные тучи постепенно рассеялись, хотя в душе у нее и происходило нечто вроде процессии Страстей Христовых. И тем не менее чувства эти скоро выплеснулись наружу. За кофе, когда пары эйфории стали улетучиваться и каждый мешал ложечкой сахар и смотрел в свою чашку, словно медитируя, Аманда вдруг спросила:

– А вы могли бы влюбиться в девушку, которая много моложе вас, Фермин?

Гарсон подумал было, что это продолжение веселого трепа, и ответил:

– А что, на ваш взгляд, я способен соблазнить какое-нибудь юное создание, этакий бутончик?

– Да нет, я же серьезно говорю, вы верите, что любовь девушки двадцати с чем-то лет может хоть отчасти вернуть мужчине молодость?

Гарсон тотчас сообразил, что в этом вопросе имеется неведомый ему скрытый смысл, и посмотрел на меня, ища совета. Я ответила ему тревожным взглядом. Он замямлил:

– Ну… как вам сказать… не знаю… если бы я попал в крайнюю ситуацию…

– Какую именно?

– Ну… скажем… на необитаемом острове…

– Хорошо, и на этом необитаемом острове, влюбившись в нее, вы почувствовали бы себя моложе, почувствовали бы прилив жизни и радости?

Гарсон вдруг сделался серьезным:

– Знаете, иногда на улице я просто обалдеваю, когда мимо проходит какая-нибудь девчонка. У них отличные фигуры… и кожа такая гладкая… Кто же станет отрицать… Но это совсем не то же самое, что влюбиться и почувствовать себя молодым… Нет, я, например, сразу же чувствую непробудную лень, и, кроме того, молодость нам уже никто не сможет вернуть, даже сам Господь Бог.

– Это я знаю, но речь идет вовсе не о внешнем облике, тут совсем другое. У молодых чистые глаза, молодые девушки лишены опыта, в большинстве своем не знали настоящих страданий, они как будто новенькие, ведь жизнь еще не успела их покалечить. И жить рядом с ними – это, наверное, все равно что заново открывать для себя окружающий мир.

– Знаете, я человек без лишних заморочек и открываю только то, что чувствую собственными ребрами.

– А вот мой муж – он, безусловно, совсем другой. Он влюбился в молодую девушку и собирается уйти от меня, чтобы жить с ней. Как вам такое нравится?

Взгляд, брошенный мне Гарсоном, был настоящим сигналом SOS, но я отказалась прийти ему на помощь, поскольку и сама не знала, что тут надо сказать.

– Вам, наверное, трудно такое пережить.

– Да, трудно. И было бы легче, если бы я могла понять, по-настоящему понять, что им движет.

Гарсон пожал плечами:

– Из всего того, что случилось в жизни лично со мной, я и половины не понимаю. Что-то происходит – вот и все, и, как правило, там и понимать-то нечего.

– Сила обстоятельств, да?

Над столом повисло невеселое молчание, все мы смотрели на дно наших кофейных чашек, словно хотели прочитать по кофейной гуще свое будущее. Нет, пора закругляться, подумалось мне. Я расплатилась, и мы вышли на улицу. Гарсон сердечно простился с нами, а моя сестра по дороге домой отметила, какой он обаятельный.

Дома, глянув в зеркало, я с удивлением уставилась на свой профессионально выполненный макияж – ведь я успела о нем позабыть. Возраст, красота, молодость, любовь. Раздумывая о том, как проведу свои преклонные лета, я начисто исключала из планов на будущее любовь. Я не желала видеть, как кто-то стареет и угасает рядом со мной, становясь, в свою очередь, свидетелем моего угасания. Я решила, что уеду жить на природу, буду читать, гулять и каждый вечер наведываться в ближайшую деревню, чтобы выпить там рюмку с моряками или крестьянами – с кем именно, я еще для себя не определила. Куплю себе кота с гладкой шерстью и симпатичного пса. Я не хочу, чтобы кто-нибудь напоминал мне о неприятных мелочах повседневности – оставлял тюбик зубной пасты с незавернутой крышкой, или шумно втягивал в рот суп, или жаловался на боль в пояснице, прежде чем лечь в постель. В одиночестве есть своя утонченная прелесть – а потом пусть смерть поможет тебе исчезнуть из этого мира. Но, честно признаюсь, меня бесила мысль об утрате красоты, свойственной молодости. Я не слишком часто об этом задумывалась, но когда случалось… Если бы, по крайней мере, процесс старения нес в себе переход в какое-то иное качество… но нет, он означает увядание тканей, перерождение клеток, не говоря уж о нейронах, которые мрут как мухи на сотах с роскошным медом. И ничего, ничего с этим не поделаешь, ты можешь сколько угодно лежать на кушетках, отдаваясь во власть ловких рук, которые делают тебе массаж, покрывают тело кремом или чудесными, ароматными мазями, – все бесполезно, с каждой минутой, с каждой секундой ты старишься ровно на эту минуту и ровно на эту секунду.