Три месяца на любовь - Алиса Евстигнеева

принесло, что, наверное, является главным маминым разочарованием.

В тринадцать мне повезло — родители обзавелись Родионом, что несколько ослабило поводок заботы, на котором меня держали все эти годы. Впрочем, рождение брата повлекло целую кучу других проблем в нашей семье. Но пока об этом умолчим.

Лена к тому времени успела поступить в университет и сбежать учиться в другой город, поэтому наши мелкие междоусобицы с Родионом обошли её стороной.

Она таила в душе обиду на папу с мамой за недостаток внимания в детстве, а я искренне полагала, что ей повезло. Лучше так, чем наоборот.

Вообще роли в нашей сиблинговой триаде распределялись так: Ленка была идеалом — самостоятельная, автономная, практически не создающая никаких проблем, мне досталась позиция «горе луковое» — любимое, но бестолковое, вечно влипающее в какие-то истории чадо, ну а Родька был единственным сыном, долгожданным и младшеньким, которому вообще прощалось всё. Его полагалось просто обожать, баловать и принимать его таким, какой он есть, чем он без всякого зазрения совести и пользовался.

— Ну ты чего зависла? — ткнула меня в бок сестра. — Расслабься уже. Ну выдалось интересное утро с хорошим сексом… Хорошим, я надеюсь?

— Хорошим.

— Вот и не парься.

— Не получается, — жалобно пробормотала я и после длительной паузы добавила: — Что Андрей про меня подумает?

Если осуждение родителей я ещё была способна спокойно пережить, то возможное мнение Француза всерьёз беспокоило. Он и так был от меня не в восторге (я это чувствовала интуитивно), а развернувшийся цирк явно ставил крест на остатках моей репутации.

— А-а-а, — понимающе протянула она, — так тебя это тревожит. Думаешь, не позвонит?

— Думаю, что забудет обо мне, как о страшном сне. Я для него кто? Случайное тело, оказавшееся рядом.

Я специально нагнетала, чтобы потом ненароком не начать надеяться. Не хотелось размечтаться, а потом окончательно разочароваться… в себе.

— Подожди, — нахмурилась Ленка, — ты же сама говоришь — он нормальный парень. Значит, хоть какие-то мозги и чувство гордости у человека должны быть. Между прочим, это лишь заблуждение, что мужикам всё равно с кем.

Лицо пошло красными пятнами, отчего-то сделалось стыдно. Мы с сестрой хоть и были близки, но такие разговоры вели редко.

Бросила на неё полный скепсиса взгляд, словно подозревая в том, что она просто меня так успокаивает.

— Ну не веришь мне, хочешь, Лёню спросим?

Лёня был моим зятем и по совместительству мужем сестры. Вернее, сначала он был её мужем, а уже потом всё остальное.

— Не надо, — окончательно поникла я, ещё только Лёньки в моих переживаниях не хватало. Я тогда точно сквозь землю провалюсь.

Но Суриков не стал дожидаться нашего приглашения и сам нарисовался в дверях комнаты.

— О-паце, это что у нас тут опять за нахлебники? Ходют тут всякие…

Отношения с зятем у меня были хорошие, но выражались в вот такой странной форме. Я оторвала голову от Ленкиных коленей и показала Лёне язык. Тот в долгу не остался и показал мне фигу.

— Детский сад, — покачала головой сестра, почти привыкшая за десять лет к нашим вечным стычкам.

В коридоре раздался шум, и сбоку от Сурикова нарисовались Дашка с Машкой, мои горячо любимые племянницы, которые были по совместительству… Ну вы поняли.

— Пап, у них тут страдания, ты что, не видишь? — карикатурно по-взрослому возмутилась одна из близняшек.

— Давайте Свету уже замуж выдадим, — опустил всякую тактичность Лёнька, — и конец страданиям.

— Так они над этим и работают, — закончила вторая из девочек.

***

Жизнь продолжалась. Утро понедельника выдалось до ужаса обыденным: классный час, уроки, разборки, страдания…

Конец учебного года — дурацкая пора, когда никому уже ничего не надо, в том числе и нам, учителям, а дел выше крыши и единственное желание — взять и отпустить всех домой, но совесть на позволяет. И не потому, что администрация заругает, а потому, что уроки — это святое. Всегда срабатывает банальное опасение, что стоит только ослабить контроль, как всё, кирдык дисциплине. А дисциплина — дело крайне… эфемерное, никто толком не понимает, что это такое наверняка, но все за неё ратуют и переживают.

Ведь хотелось не просто послушных детей на уроке, но ещё и живых, мыслящих. А живой ребёнок, он думает о чём угодно, только не о спряжении глаголов.

Короче, меня, как обычно, понесло на философские размышления. Зачастую они являлись предвестниками профессионального кризиса, который со мной случался раз в пару лет. Но сегодня было такое ощущение, что я искала повод остаться. Голос разума упорно кричал: «Беги!», и я поддавалась, честно ходя на работу и выполняя свои обязанности, с одной простой целью — дожить до августа, там и видно будет.

Ещё и Родька, который продолжал всеми силами демонстрировать свою великую обиду. На уроки он больше не опаздывал, да и не хамил, видимо, Ленкины внушения достигли своей цели. Вот только наши отношения не потеплели ни на йоту. Родителей в эту часть наших взаимоотношений негласно было решено не посвящать, но мама, будто что-то чувствуя, всё чаще стала интересоваться школьными успехами брата. И все мои отсылки к классному руководителю не помогали.

— Света, — вздыхала мама, — ну ты же понимаешь, что она мне никогда не скажет того, что знаешь ты. Они с первого класса придерживаются профессиональной этики и о половине его косяков умалчивают.

И вываливают их на голову мне. А мне, в свою очередь, приходится жить в извечном выборе: молчать о Родькиных выходках или же доносить их до мамы. Чаще всего молчала, подсознательно защищая брата от долгих нотаций, которые так уважали наши родители.

Поэтому в результате мы имеем то, что имеем — кучу обид и подозрений.

А потом началась пора экзаменов, и какой-то умник в министерстве образования решил, что это хорошая идея — вписать дни экзаменов в ещё не завершившийся учебный год. Поэтому мы всем коллективом дружно мотылялись по городу, живя в режиме «день в своей школе, день где-то там».

Экзамены я не любила, и даже не за нервозность, а за скуку, ибо в нынешних реалиях экзамены для нас, экзаменаторов, сводились к многочасовому сидению на одном месте и ничегонеделанию. Единственной доступной деятельностью в эти временные отрезки было «подумать». Вот я и думала, от и до… о Исаеве. Он не звонил и не объявлялся. Умом я вроде как всё понимала, запрещая себе надеяться и ждать, но что-то неугомонное у меня в душе заставляло нервно поглядывать на каждое сообщение, приходившее на телефон.

В результате окончание учебного года я встречала в настолько фиговом настроении, что даже