Люди золота - Дмитрий Могилевцев

– Мы заплатим, – пообещал Инги, улыбнувшись.

К полудню на реку опустился плотный белый туман. Обволок берега, глуша голоса и шаги. Идущие по берегу жались к воде. Те, кто шёл на лодках, перевозя припасы, вглядывались в туман изо всех сил, но не могли различить камня впереди, пока не утыкались в него. По многу раз приходилось слезать в воду и стаскивать лодки с мели. Хельги приказал на передней всё время дуть в рог – но туман приглушал звук, и до берега он доносился жалобным, едва различимым стоном – будто жалоба неупокоенной души.

Продвигались медленно. Народ жался друг к дружке, не хотел отходить даже за дичиной, за свежим мясом. Чуяли лопье колдовство. На привалах осторожно расспрашивали Леинуя и Хельги: а молодой-то патьвашка чего сказал? Что думает? Делает чего-нибудь против ворожбы? Инги же попросту плыл, глядя равнодушно на белую пелену вокруг, и держал в своей ладони руку раненого, который то впадал в забытьё, то просыпался снова. Хотел пить. Из раны его сочилась сукровица, смешанная с гноем. Кожа на лице натянулась, пожелтела, глаза впали. Из его глаз уже глядела Хель. К ночи, когда его переносили с лодки на берег, перехватили неудачно. Из-под повязки брызнул изжелта-зелёный, зловонный гной, раненый принялся визжать. Успокоил его только отвар сонных грибов – их множество росло вокруг, и дурман из них вышел крепкий. Вся земля вокруг так и кишела пищей и живностью. Грибов торчало столько, что из-под них не видно было палой листвы. Особо ленивые обдирали сыроежки, на ходу запихивали в рот. Рыбу хватали чуть не голыми руками. Потроха кидали в воду у берега, на них тут же стаей кидались жирные, раскормленные окуни, а разгонять их являлись щуки, похожи на пятнистые поленья. Одну такую поймали, насадив на рогатину, и вытаскивали из воды втроём. А после боялись подойти, потому что рыбина вырвалась и заскакала по берегу, щёлкая огромными, длинней собачьих, клыками. Жирным рыбным отваром Инги поил сонного лопаря, стараясь не морщиться от нестерпимой вони. Тот послушно пил, но стоило его выпустить из рук – обмяк, будто пустой мешок. Под его повязкой образовалась вздувшаяся чёрно-сизая полоса мёртвого мяса, сочащегося гнилью.

– Помрёт он, – сказал Хельги. – Скоро помрёт.

– Ещё три дня, – возразил Инги упрямо.

– Плохие будут дни, – заметил Хельги, хмурясь. На своём веку он перевидал немало ран и мертвецов, ещё считавших себя живыми.

Когда кончалось действие грибов, раненый снова принимался кричать. На третий день, после очередного поворота реки и чашки отвара, он показал на речку, вливавшуюся слева в Ворзугу, и принялся горячечно шептать. Тьёрви, хотя и привык уже к его лепету, не смог разобрать ни слова. Но Инги, подумав, велел приставать и отправился вверх по течению с дюжиной людей. Позвал с собой Хельги, Леинуя, взял парней покрепче, чтобы тащили носилки с раненым.

После недолгой ходьбы вдоль потока открылось святилище лопских богов. Услыхали его намного раньше, чем увидели. Мерный, струйчатый гул висел над соснами, катился сквозь туман. И вдруг под ногами исчезла твердь. Впереди клубился туман, плыл рваными клочьями, и, раздирая его, сливаясь с ним, рождая и пробиваясь сквозь него, рушилась вниз водяная стена.

Раненый вскрикнул, забился. Инги, нагнувшись, закрыл ладонью ему рот. Прошептал в самое ухо по-лопски: «Тише, тише!» – и добавил на языке корелы: «Сейчас тебе будет хорошо. Очень хорошо». Тот обмяк, будто понял.

Поперек тропы лежал скелет оленя – чистый, выскобленный муравьями добела, скрепленный веточками и ремешками. Инги ударил его мечом, и тот рассыпался сухими обломками. Молодой патьвашка первым ступил на них, растёр подошвой, раздвинул ветки и шагнул на серый, покрытый лишайником камень.

Впереди лежало круглое, спокойное озеро, рождавшее грохочущую воду, и над озёрной гладью призрачными кольцами танцевал, сплетался туман, окутывал черепа медведей, ровные частоколы оленьих рёбер, оскал побелевших волчьих клыков. Весь гладкий каменный берег был усеян костями, заботливо собранными, связанными, расставленными – будто звери огромной разномастной стаей собрались сюда на сходку и умерли в одночасье.

– Чего застыли? – спросил Инги насмешливо у спутников. – Боитесь костей? В этом месте больше нет силы. Смотрите!

– Эй, ты, потише! – крикнул Хельги.

Но Инги уже ударил ногой ближайший костяк.

Обломки костей взвились в воздух, упали. И тут же всё сборище звериных скелетов захрустело, задрожало, посыпалось на замшелый камень.

– Здесь нет силы! – повторил Инги. – Но мы вернём её! Вы двое, несите лопаря сюда! Сюда, на камни, ближе к воде. Вы – берите камни, палки и крошите эти кости. Все крошите, кидайте в озеро! Ну, вы что, боитесь мертвечины?

– Эй, парень, ты хоть понимаешь, что делаешь? У лопи все сызмальства колдуют! Туман этот – их рук дело! Твой учитель, старый Вихти, когда был в полной силе, и то не мог с лопью совладать, удирал со всех ног.

– Дай мне копьё! – сказал ему Инги.

– Бери, – только и ответил побледневший Хельги.

– Отец богов! – крикнул Инги, воздев копьё над головой. – Я посвящаю это место тебе! Прими же кровь, великий отец!

И ткнул остриём лопарю между рёбер.

Тот вздрогнул и затих. Из раны вылилось совсем немного крови, будто лихоманка вместе с силами забрала и её, вытянула по капле с гноем.

Тело так и оставили над водопадом нанизанным на копьё – будто часового над мокрой пропастью, где клокотала, крутясь, взбесившаяся вода. А когда складывали знак Бёльверка из камней, нашли лопарскую захоронку – подарки богам этого места. В ямке под плоским камнем лежали истлевшие, разлезшиеся шкурки, птичьи кости, перья, связанные в сопревшее узорочье. Россыпь жемчужин, иные ещё свежие, белые, а иные постаревшие, зелёно-чёрные, гнилые. Но главное – бесформенный, узловатый, с въевшимся песком слиточек размером с детский кулак. Под ножом он сверкнул яркой, солнечной желтизной.

А когда спускались, туман исчез. Растаял, расточился, улетел пухом под ледяным ветром, засвистевшим в ветвях.

С тех пор Хельги стал молчалив и угрюм и, встречаясь с Инги взглядом, всё время бормотал себе под нос, шевелил пальцами. Люди его всё чаще за советом и приказом обращались к Инги. Он не стал одёргивать и удерживать, когда они скопом бросились в реку искать жемчужные раковины и когда принялись избивать стадо перепуганных оленей, кинувшееся прочь и оказавшееся в углу между перекатистой в том месте Варзугой и ущельем её притока. Тогда все объелись мясом до отрыжки и на следующий день до полудня не могли собраться в путь. Двигались неспешно, ели вволю, наслаждаясь изобилием пищи и чудесной, мягкой погодой. Никто не обращал внимания на тучи мошкары и комарья – продымленных, просаленных вояк почти не кусали. На солнцепёке ещё досаждали оводы со слепнями, но ночами становилось всё холоднее. Осень дышала последним теплом, и густую зелень хвои разрывало алое золото умирающих листьев – шуршащих, ложащихся под ноги теней пролитой над миром крови.

Миновали слияние рек, пошли вверх по той из ветвей Варзуги, что текла на север. Вести лодки по реке становилось всё труднее, но люди не унывали. Теперь все верили в удачу молодого патьвашки, смотрели на него с ужасом и восхищением. Все уже знали про лопье святое место у озера с водопадом, про жертву Одноглазому, все видели, как рассеялся туман. И не испугались, даже когда ветер понёс белый холодный пух, а река вовсе истончилась, затерялась в болотах, и лодки пришлось оставить. Впереди, за болотами, высились горы – уткнувшиеся лицами в землю великаны, чьи спины уже выбелил снег. В первую ночь на болоте среди чахлых кривых сосёнок Хельги снова заговорил, глядя на Инги поверх пламени костра.