Воспоминания Свена Стокгольмца - Натаниэль Миллер

я не видел вообще ничего, даже того, что у меня было прямо под носом.

– Сынок, прости, что любопытствую, но мне казалось, тебе нравится наставничество Тапио?

– Да, – ответил я, – хотя, возможно, задатков настоящего зверолова у меня нет.

Казалось, Макинтайр был как всегда прекрасно осведомлен обо всем, что я недоговаривал, – о моем страхе вернуться к любому подобию цивилизованной жизни с настолько изуродованным лицом и растущем убеждении, что я не переживу обратный путь в Кэмп-Мортон. Но Макинтайр просто посмотрел на меня с неподдельной тревогой и легкой досадой. Потом он взялся за книгу.

В тот же день от неспешных раздумий нас отвлек беспорядочный шум неподалеку от хижины.

Открыв дверь, Макинтайр на миг замер в изумлении, потом захихикал.

– Помочь тебе с ними?

В ответ раздалось несогласное бурчание, и я узнал голос Тапио. Минуту спустя он вошел в хижину. Выглядел он куда нормальнее, чем несколько дней назад, хотя мрачноватое выражение его лица предостерегало от комментариев.

– Свен, – начал он, обращаясь ко мне впервые с тех пор, как мы сели на рыбацкую лодку у Капп-Линне, – собирайся, мы уезжаем.

Я привстал, смущенный и не готовый принять решение немедленно.

– Я не уверен, что должен… другими словами, думаю, что ты должен вернуться в Кэмп-Мортон без меня. Не хочу быть обузой.

Тапио стоял на пороге и смотрел на меня. Что выражало его лицо, раздражение или искреннее любопытство, я сказать не мог.

– То есть ты боишься умереть по пути.

– Нет, я… да, боюсь.

– Беспокоишься ты не зря. Твое тяжелое состояние удивило даже меня, а ведь мне следовало догадаться. Если честно, я удивлен, что ты сюда-то добрался. Поведи я тебя обратно тем же способом, ты потерял бы жизнь или, как минимум, ногу. Но ты не бойся. Я обеспечил нам способ передвижения, благодаря которому мы понесемся, как в крылатых сандалиях самого Гермеса!

– Это новая лодка? – предположил я, чувствуя, что на душе становится легче.

– Нет, дурачина ты эдакий. Неужели от твоего пристального внимания ускользнуло то, что фьорды снова замерзли и стали непроходимы?

– Если не лодка, то что?

– Упряжь! – ответил Тапио с торжеством, от которого на миг просветлело его лицо. – Ну, не вполне упряжь. Двух собак или двух оленей я найти не смог, поэтому купил только одну собаку и одного оленя.

– Хочешь сказать, что мы поедем верхом на них обратно в лагерь?

Тут Тапио повернулся к Макинтайру, который разразился хриплым смехом, да таким резким, что у него из глаз полились слезы и пришлось хвататься за стул.

Лицо Тапио поутратило жесткость и натянутость, а подбородок задергался.

– Именно так, – проговорил он. – Мы будем тянуть жребий на то, кому достанется олень.

Тут Макинтайр попытался что-то добавить, слова «верхом» и «на собаке» получились, а потом он снова расхохотался.

– Рад повеселить вас обоих! – Я повысил голос, чтобы заглушить Макинтайра, который закашлялся от хохота.

– Ах, Свен, ты явно не слышал о скиджоринге[5], – отозвался Тапио. – Животных мы запряжем, и если повезет и мы сумеем с ними справиться, они увезут нас в Кэмп-Мортон.

Оба животных оказались неухоженными и невзрачными. Оленьи рога были круто обломаны со скосом вправо, что влияло на то, как он держал голову, да и на его вид в целом. Олень мотал хвостом, словно его одолевали мухи. Пса он явно знал и не любил. Пока мы укладывали наше жалкое имущество в сани, которые достал Тапио, олень несколько раз пытался лягнуть пса, который оказался проворным и хладнокровным.

Острые уши, густая шерсть, крепкое, в самый раз для бега, тело, умные глаза – пес в целом напоминал ездовую собаку, но явно не породистую. Он был коричневато-чубарым, с белыми пятнами, невпопад расположенными на лапах, на морде, на левом ухе. Хвост не изгибался к спине, а либо висел палкой, либо стоял торчком, делая пса похожим на лиса. Глаза у него были янтарные.

Развеселившийся Макинтайр старался сделать лицо более-менее спокойным.

– Полагаю, ты купил их по дешевке? – спросил он. – Не боишься, что они могут быть… нездоровы?

– Нездоровье мигом подметил бы даже менее наметанный глаз, чем у меня, – ответил Тапио. – Тут дело только в чесотке. Еще и блохи есть, и вши. Ничего такого, что не исправить хорошим свежим воздухом. Если нужно, я их вымою.

Тут мое любопытство высвободило доселе сдерживаемый поток вопросов и беспокойства, который грозил затопить все остальное, поэтому я спросил, как зовут зверей и откуда они. Пса звали Эберхард, хотя он, по-видимому, не подозревал об этом. У оленя клички не было.

По словам Тапио, этого оленя вместе с его диким стадом, обитавшим на архипелаге, нашел и наполовину приручил зверолов-саами, искавший себе занятие на несезонное время. Очевидно, зверолова разочаровали и размер, и упрямство этих оленей в сравнении с одомашненными, к которым он привык с детства. Решив продолжать работу со стадом, он потчевал всех желающих рассказами о бесконечных достоинствах выдрессированных оленей, но в ноябре упал в расселину и сгинул с большей частью своего ободранного стада. Три одичавших, отощавших оленя вернулись в Лонгйир, где двух Компания купила на мясо, третий, которого, вероятно, сочли больным, достался нам.

– А с псом что? – спросил я.

История Эберхарда звучала проще. Изначально норвежцы использовали его в упряжке, но бросили в Лонгйире, потому что он плохо вел себя в стае. Целый год он влачил жалкое существование у лачуг, перебиваясь с помоев на объедки. Владельцы лачуг и шахтеры то приваживали его, то отгоняли выстрелами. В итоге Эберхарда приютил лавочник, намереваясь сделать его охранником, но пес суетой людей, ходящих туда-сюда, интересовался мало, поэтому был снова освобожден, так сказать, «под личное обязательство».

Тапио поймал пса за навесом столовой, когда тот лизал вонючее жирное пятно на парусине. Очевидно, хрящ, который предложил Тапио, показался Эберхарду привлекательнее того, чем он в последнее время питался, потому на веревочный ошейник он согласился со стоической безропотностью. Как, наверное, и Тапио, мне пришло в голову, что сомнительное будущее Эберхарда с нами хуже его прошлого быть уже не может.

23

Что касается обратного пути: путешествий по замерзшей пустоши у меня было уже много – даже слишком много – но я не Нансен, поэтому расскажу лишь о том, что памятно.

Тапио считал, что если возвращаться тем же самым путем по полосе тающего снега, ледниковым наростам, расселинам, прибрежным скалам, это погубит меня или нашу «упряжь». Наш обратный путь, куда более прямой, вел через горные хребты и между ними, по снегам той глубины, которую я прежде считал невообразимой и сулящей