Команда кошмара - Харитон Байконурович Мамбурин

из-за своих татух, потому что пугать почтенных деревенских варщиков самогона ей никто не хотел, ну а что потом за Треской вернутся… она и сама сомневалась.

А дальше у нас была свиноферма и её начальник. Вот тут весь благостный поход за продуктами встал в затык, потому здоровый, сердитый и потный мужик ворчливо слал меня лесом, утверждая, что свинины нет. Точнее есть, только живая, но вот забойщиков нет, они дома отдыхают. Понимаете, товарищи? Неплановый день.

— То есть отдыхают, но что окажутся дома и согласятся прийти — вопрос, да? — догадался умный я.

— В смысле согласятся? — неприятно удивился мужик, — Я тебе их адреса не дам! У нас расписание! У них дела или отдых! Надо было б вам кило пять мяса, то придумали бы чего, чай все люди. Но ты-то три туши хочешь, парень!

— Ладно, тогда я сам, — вздохнул я, расстегивая рубашку, — Показывайте, где тут у вас бойня…

— Чегооо⁈

Опыт забоя крупного рогатого скота у меня был, а вот у местного начальника опыта наблюдения за подобным не было, как и неумеренно любопытной Довлатовой. Правда, на этот раз меня прямо на бойне чуть голым не распяли за то, что я, выгребши всю требуху из забитых туш, попытался отложить это месиво в сторону. Как оказалось, бесполезного там не было почти ничего. Пожертвовав слегка бледному и еще трясущемуся мужику требуху, а также все шестнадцать свиных коленок, я расплатился и, загрузив туши в тележку, поволок её в наш лагерь. Под хихиканье внутренней Юльки и сдавленный мат получившей внезапные впечатления Трески. Она, кстати, по пути украла у меня бутылку водки, выпив ту едва ли не наполовину.

Что поделать. Когда у тебя много грубой силы — решение множества проблем становится на редкость эффективным, но неприятным для окружающих зрелищем.

Встречали меня как героя — улыбками, словами восхищения, дружелюбными жестами. Я также лицемерил в ответ, заодно толсто намекая подошедшему за отчетом и сдачей Корно, что акция была одноразовая. Тот в ответ всё равно восхищался, вслух подсчитывая, сколько людей бы это всё таскали. В общем, расстались довольные друг другом. Запихнув Треску в палатку рок-музыкантов к тщедушному бородатому барабанщику, раскладывающему пасьянс, я пошёл проверять остальной отряд.

И вот тут оно началось. Никого не было в лагере. Вообще никого. Ни единой подотчетной души! Ну, кроме собственноручно приведенной Довлатовой!

Расспросы не дали почти ничего. Тут у нас собралось четыре народа: механики и видеосъемка, оркестр, рок-банда и мой отряд психов, так что каждый был строго сам за себя, а с другими общался, лишь хорошенько залив шары. Если бы я искал Треску, то встретил бы больше понимания, так как по причине жары надетые на худющей и изукрашенной татухами девке вещи были весьма скудны, от чего она бросалась в глаза. Но вот насчет простых смертных было все очень неоднозначно.

— Насколько маленьких девушек вы ищете, Виктор Анатольевич? — интеллигентно спросил меня дирижер, только что засадивший рюмку теплой водки.

— Вот таких, — я показал по локоть, — Летают, крутятся обычно вокруг худого застенчивого блондина.

— А, то есть они существуют! — воодушевился заслуженный деятель наук, немало меня насторожив степенью своего алкоголизма, — Увы, не видел. В последнее время не видел!

И так звучали почти все. С одной стороны, было неудивительно, кому сдались какие-то левые люди? С другой стороны… а, плевать.

— «Превратись в туман, быстрее их найдешь», — посоветовала мне Юлька.

— «Это на крайний случай», — отозвался я, пылая раздражением и оптимизмом, — «А ты, милая, вернись пока в лагерь, пообщайся с народом. Чувствую, я буду долго шляться, а тебе во мне сидеть так долго находиться не стоит».

И пошёл искать уже в одно жало.

На месте, где раньше рыбачил башкир, обнаружился Паша. Одинокий Паша вместе с удочкой Слона. Блондин сидел, азартно тягая красноперку и карасиков, видимо, тоже решив пойти по пути всеобщего кормильца. Убедившись, что Салиновскому вполне нормально, бежать куда-либо он не собирается, буянить тоже, я, расспросив его, отправился по берегу дальше, вскоре обнаружив в зарослях камыша пропажу номер два.

— Э, а ну завязывайте! — тут же выдал я, глядя на груду вытащенной из воды рыбы, — Опухли что ли, мелкие? Вы так весь пруд обезрыбите!

— Уф… увлеклись, — виновато почесала голову Онахон (или Охахон), — Нам скучно было!

Ну да, килограммов двадцать тут точно есть, оценил я груду несчастных рыбешек. Ладно, не беда, сейчас оттащим местным, предварительно почистив и выпотрошив, что будет для сестричек быстрым, но вполне адекватным наказанием, а затем запрягу их работать у меня воздушной разведкой. Как говорится — и нашим, и вашим.

Улову никто из женщин не обрадовался, несмотря на полностью готовую к жарке и варке рыбу, но это было уже не нашей проблемой. Мы ушли искать остальных. С двумя воздушными человекоподобными дронами, способными дистанционно нащупывать что угодно, я верил в успех задуманного предприятия. И не зря. Художника и писательницу мы нашли быстро, в лесочке.

Зверски об этом пожалели, конечно.

На тихой лесной полянке под ярким летним солнышком сидела за мольбертом Сумарокова Раиса Джумберовна, очень неумело, но старательно запечатлевая обнаженного Сергея Юрьевича Конюхова, которого в данный момент фантомы её «героев» вполне умело пытали, удерживая жопой на муравейнике. Несчастный художник дергался, извивался, его глаза лезли из орбит, а таз жил, кажется, своей, очень непростой жизнью, но способность нашей писательницы была куда сильнее его чахоточного тела.

— Опупеть, — выдавила из себя одна из фей, — Какое зверство.

— Подождите! — тут же категорично отозвалась занятая искусством писательница, — Мы не закончили!

Картина была та еще. Две прелестные девушки в коктейльных платьях, да два юноши, правда, из разных веков. Тоже красивые до слащавости. И вот, значит, четверка удерживает голого и красного мужика, по которому ползают тысячи очень злых муравьев. Без всяких усилий удерживает, умудряясь еще и не давать бедолаге орать. И, кажется, Конюхов близок к тому, чтобы дать дуба.

— Акрида, прекратите, — говорю я, выходя вперед, — Девчонки, стряхните с него муравьев.

— Попробуете вмешаться — и мои ляли сломают ему шею! — новоявленная художница тут же превращается в отмороженную стерву, исходящую ненавистью.

Конюхов мычит из последних сил, но он совершенно ничего не может поделать.

— Гражданка Сумарокова, — напрягаюсь я, — Если вы немедленно не выполните мой приказ, то я приму меры. Считаю до трех.

— Да пошёл ты! Он хотел меня изнасиловать! — истошно кричит женщина, выскакивая из-за мольберта, а парочка её фантомов, мужского пола, уронив Конюхова, с которого телекинезом только что «сдуло» муравьев, тут же пытаются его схватить поудобнее, явно для перелома шеи.

Впрочем, это сейчас угрожает и самой писательнице, только уже в моих опытных руках, которые, может быть, и неудачно легли, но мне-то за шею не обязательно держаться, можно и просто обнять от души? Раиса хрипит в моих тисках, а её «герои», испуганно переглянувшись, бросают художника на муравейник, отступая от него на несколько шагов. Что-то мне кажется, что она ими не управляет…

Конюхов, глотнув воздуха, пытается орать, но тут снова вмешиваюсь я — уронив писательницу, напрочь голую, кстати, я подхожу к её жертве, тут же залепляя ему пасть густой клейкой слизью. Сумарокова заходится в глухих и сухих рыданиях.

— Повторюсь для альтернативно одаренных! — рычу я на всю поляну, — Отступление от моих приказов грозит зачетом провала! Нападение на члена отряда — грозит смертью! А теперь…

Привести обоих в порядок занимает время, причем немалое. Если полугрузинка довольно быстро успокаивается, поняв, что я не собираюсь вешать всех собак на неё, а заломал лишь потому, что она не подчинилась приказу, то вот с гребаным Глазом проблемы — тому слишком «хорошо» после муравьев. Таз и задница художника представляют из себя сплошное красное пятно, начинающее опухать. Посылаю сестричек за Салиновским, а сам, встав над жертвой (?), капаю на него вязкой слизью.

— Размазывай, — велю я, — Будет меньше болеть.

Конюхов, кое-как встав на ноги, начинает, всхлипывая, размазывать мой «подарок». Тем временем, слегка пришедшая в себя писательница старательно раздалбывает его мольберт табуреткой, не обходя вниманием и кисти с красками.

Идиллия. Особенно когда пришёл растерянный Салиновский, просвещенный своими феечками по самые гланды.

— Зачем я здесь? — тут же опасливо воззвал он ко мне, рассматривающему приходящего в себя художника.

— Среди нас есть