Советник президента - Владимир Алексеевич Колганов

– Ах, Михаил, как же мне нужен такой человек, как вы! Журналист, романист, драматург, театральный режиссёр, ценитель оперного искусства… Помнится, вы даже вокалом занимались. Ну разве что живопись и кино пока вне сферы ваших увлечений…

В этих словах Булгаков уловил, помимо восхищения его талантами, некий намёк. По крайней мере, так ему казалось, потому что схожие мысли возникали и в его голове. Сказать или не стоит унижаться? Но вот набрался смелости:

– Господин Платов! А вы не могли бы взять меня с собой? Я понимаю, у вас есть более важные дела, чем помогать писателям, но я не могу здесь жить. Мои книги не печатают, не ставят мои пьесы, ну если не считать «Турбиных». Здесь меня никто не любит, кроме Люси и нескольких друзей. Просил, чтобы отпустили за границу, но нет, говорят, нельзя! Дошло до того, что я вынужден писать дурацкие либретто для Большого театра, иначе никак не прокормить семью. Я умоляю, войдите в положение!

Платов задумался.

– А как же ваш «закатный» роман?

– Рукопись возьму с собой и непременно допишу…

Платов опять немного помолчал.

– Видите ли, Михаил, основное достоинство вашего романа не в оригинальном сюжете, не в характерах героев. Прежде всего, читателей привлекает то, что роман написан вопреки всему. То есть для них вы мученик, а ваш роман это скрытый протест против тогдашней власти, – Платов посмотрел на Булгакова и, видя, что тот согласен с этой мыслью, продолжал: – Теперь представьте, что вы будете дописывать роман на даче где-нибудь в Барвихе или в Переделкино. Вам нечего будет бояться, мы вас всем обеспечим… И что? Ещё одной историей об Иисусе Христе вы теперь никого не удивите, ну а появление сатаны в Москве… Боюсь, что это могут неправильно понять, – он улыбнулся и добавил: – Вот и трамваи по Малой Бронной уже давно не ходят…

Платов всё говорил и говорил, а Булгаков старался уловить, к чему он клонит. «Если хочет отказать, пусть так и скажет. А то ведь ни "да" не говорит, ни "нет"… Вот и теперь на что-то снова намекает».

– Однако в этом деле есть ещё один непростой нюанс. Что будет с прежними вашими произведениями, с «Собачьим сердцем», с «Днями Турбиных»? Ведь будут превозносить уже не вас, а какого-то другого писателя, вашего тёзку и однофамильца.

Теперь пришла пора задуматься Булгакову. «В самом деле, мастер будет гулять со своею подругой под вишнями, вечером слушать музыку Шуберта, а мне что делать в этом Переделкино? Наслаждаться тишиной? Да кому я там нужен без Борменталя, без Турбина, без Мастера? Я же умру от зависти к тому Булгакову, который остаётся здесь!»

И тут в мозгу возникла неясно выраженная мысль, до которой он сам никогда бы не додумался, а тут словно бы кто-то стал долдонить ему в ухо. Кто знает, возможно, это отголоски увлечения Уэллсом.

– А знаете, меня вот что беспокоит… Не повлияет ли ваше пребывание здесь на будущее? Вернётесь в своё время, а там всё уже не так, как было несколько дней назад, когда вы только ещё собирались в это путешествие.

Платов кивнул, словно бы подтверждая, что это предположение весьма разумно.

– Тут вот в чём дело. Я не хотел об этом говорить, Михаил, но теперь придётся… В физике этих процессов я не разбираюсь, однако учёные заверили, что, находясь здесь, мы не вторгаемся в вашу реальность. Нет, мы сейчас находимся в некоем параллельном мире, который после нашего появления здесь возник как копия вашей реальности.

– Да-да, о параллельных мирах я читал в рассказе «Дверь в стене» Герберта Уэллса. Неужели он был прав?

– В какой-то степени, но только всё оказалось значительно сложнее, чем в его рассказе. Дело в том, что параллельный мир не вполне реален, так же, как ваше изображение на этом стекле, – и Платов указал на дверцу книжного шкафа. – Стоит вам покинуть комнату, как изображение исчезнет. Так вот, когда мы вернёмся в своё время, вы, Михаил Афанасьевич Булгаков, останетесь в той своей реальности, а этот параллельный мир исчезнет вместе с нами. Поэтому ничего страшного не произойдёт.

– И я забуду всё, что узнал за эти дни… – на лице Булгакова появилось выражение той обречённости, той неописуемой грусти и душевного страдания, которые только и могут сопровождать подобное признание.

– Да, как это ни печально! А причина в том, что люди будущего не должны иметь возможности повлиять на прошлое. В противном случае всё, что мы делаем в своей жизни, теряет всякий смысл.

– Я понимаю.

– Так что ничего тут не поделаешь… Но я благодарен вам за всё. И могу заверить, что не забуду ничего из того, что здесь случилось.

Над Москвой сгустилась тьма. Особенно это было заметно в переулках на Пречистенке, которые освещались так, чтобы только не наткнуться на встречного прохожего. Зато Театральная площадь вся была в огнях. В Большом театре показывали оперу «Тихий Дон», а в Малом – «Маленькие трагедии» Пушкина. Булгаков мог вполне успеть на последний акт…

А чуть позже, но ещё до того, как актёры вышли на поклон, ЗИС-101 остановился недалеко от ворот Краснопресненского депо. Когда такси, высадив пассажиров, укатило, Митя достал из чемодана нечто похожее на ручной гранатомёт, направил раструб на ворота, нажал на какую-то кнопку и, выждав несколько секунд, сказал:

– Чисто! Теперь все там спят…

– И видят вещие сны, – с ухмылкой добавил Филимон.

– Надеюсь, не похабные, – предположила Галина.

Ну а министр культуры глубокомысленно заметил:

– Сон это неотъемлемая часть нашего существования. Чему тут удивляться?

И только Платов никак не прокомментировал то, что происходило на территории депо:

– Ладно! Время поджимает. Митя, открывай ворота! Галина, выводи трамвай!

Глава 16. «Приземление»

За полчаса до полуночи на Смоленской набережной, как раз напротив британского посольства, словно бы из ничего возникло нечто. Сначала над мостовой сгустился воздух, затем послышался звук, обычно свидетельствующий о приближении трамвая, а затем появился и сам трамвай, жёлто-красный, как и положено этому транспортному средству. Постояв немного, чтобы зеваки успели заснять происходящее на свои мобильники, трамвай не спеша направился к мосту через Москва-реку, но не стал въезжать на мост, а вывернул на Новый Арбат и с невероятной скоростью двинулся в сторону Арбатской площади, опережая все попутные автомашины. Редкие прохожие, разинув рты, тщетно пытались разглядеть провода контактной сети, которых почему-то не было. Тем временем трамвай уже промчался мимо ресторана «Прага», скрежеща колёсами, свернул направо, метнулся вдоль по Арбатской площади и чуть притормозил у памятника