Сомерсет Моэм. Король Лир Лазурного Берега - Александр Яковлевич Ливергант

театральный бизнес… – с нескрываемым раздражением пишет Моэм в письме Аде Леверсон. – С какой стати Фромен хочет от меня легких пьес? Он что, думает, я буду повторяться? Если он полагает, что я нужен только для того, чтобы своими шуточками отвлекать зрителя от серьезных пьес Гренвилл-Баркера и Голсуорси, пусть пишет пьесы сам!»

Моэм искренне возмущен, ему начинает казаться, что легкие пьесы у него получаются, а вот серьезные – нет; впрочем, их и серьезными-то можно назвать с большой натяжкой. Да и эдвардианскому зрителю хочется спектакля развлекательного, а не проблемного. Проблемные пьесы Моэма, вроде «Десятого человека», «Смита» или «Грейс», играются несколько десятков спектаклей, после чего бесследно сходят со сцены, словно доказывая сказанное Моэмом в книге «Подводя итоги»: «Тот, кто пишет пьесы идей, сам себе роет яму»[40].

Сходят со сцены во многом потому, что высокая мораль в эдвардианскую эпоху – не то что в викторианскую – не в чести. А также потому, что мораль эта, прямо скажем, примитивна, надуманна, выпирает наружу. Вдобавок сюжет их затаскан, диалог банален, характеры большей частью довольно примитивны, в них отсутствует то, что принято называть театральностью, сценичностью.

В комедии «Смит» четырем светским дамам, играющим с утра до вечера в бридж, напрочь позабыв о семейных заботах и обязанностях (ребенок одной из них, миссис Розенберг, тяжело заболевает и умирает, пока мать доигрывает очередной роббер), довольно ходульно противопоставляется трудолюбивая, разумная, благопристойная служанка Смит. Неслучайно именно ее и берет в жены только что вернувшийся из Родезии и порывающий со своим циничным окружением герой пьесы с говорящей фамилией Фримен (то бишь – свободный (free), не скованный условностями человек).

Столь же очевиден моральный посыл и в «Грейс». Сквайр должен уволить своего егеря из-за того, что с ним согрешила дочь егеря Пегги Ганн, которая в финале пьесы, чтобы спасти отца, кончает жизнь самоубийством. В это же самое время жена сквайра Грейс безнаказанно изменяет мужу. Итог пьесы подводит циничный любовник главной героини: «Она (Пегги) поступила не в пример хуже тебя, – успокаивает он Грейс. – Дала себя вывести на чистую воду».

Ничего удивительного, что обе пьесы, и «Смит», и тем более «Грейс», зрители встретили с прохладцей, спектакли шли недолго. Не спасли даже превосходные актерские работы. Мари Лор отменно сыграла роль служанки Смит, чье имя отсутствует, конечно же, неслучайно: она, как и Фримен, – образ собирательный. В Грейс, чье поведение при всем желании приличным не назовешь (одно из значений слова grace – приличие, такт), мастерски перевоплотилась Айрин Вэнбру.

И вместе с тем и критики, и сам Моэм совершают ошибку, разделяя его комедии на проблемные и развлекательные, на «серьезные пьесы и легкомысленный вздор», если воспользоваться формулой автора статьи «Трагедия театрального успеха мистера Моэма». Лучшие пьесы драматурга (а они – впереди) докажут, что и легкая салонная комедия, которая так удается Моэму, способна «ставить проблему». Да и вообще говорить о беспроблемности, легковесности комедий не вполне корректно, как сказали бы математики. Самая смешная, легкомысленная комедия, если ее создали такие мастера, как Шекспир, Мольер, Бен Джонсон, Шеридан или Гоголь, если в ней играют такие мастера, как Мольер, Чаплин, Щепкин или Андрей Миронов, – легковесной в принципе быть не может. Что-то серьезное, значимое за смехом, даже самым беззаботным, незлобивым, за безудержным весельем на подмостках и в зрительном зале всегда отыщется: «…сказка – вздор, да в ней намек …». Говорил же Александр Дюма, что самое главное в пьесе – это то, что происходит за сценой, а не на ней. Добавим от себя: самое главное в хорошей пьесе.

В такой, например, как комедия Моэма «Круг», которая уже больше века, с 1921 года, с неизменным успехом играется в английских и американских – и не только – театрах. О ее успехе и мастерстве автора косвенно свидетельствует и вердикт «буржуазная безыдейность», с которым «Круг» был снят с постановки в Московском театре драмы в достопамятном 1946 году.

На первый взгляд это и в самом деле веселая, эксцентрическая, «безыдейная» комедия, пьеса, что называется, «приятная во всех отношениях». Тут и ласкающая взгляд обстановка: особняк, про который сказано, что «это не дом, а достопримечательность»[41], величественная гостиная, георгианская мебель, которую больше собственной жены лелеет тридцатипятилетний хозяин дома, подающий надежды политик и коллекционер антиквариата Арнолд Чампьон-Чини. Тут что ни реплика, то афоризм, каламбур, острота, игра слов; действующие лица, «привлекательные, хорошо одетые люди», как и полагается в салонной комедии из жизни высших кругов, шутят и подначивают друг друга – и за светской беседой, и за ужином, и за теннисом, и за бриджем. «Обуваясь, женщина не преминет попудриться». Или: «Если не чертыхаться, когда происходит черт знает что, то когда же еще чертыхаться?» А происходит в благородном семействе Чампьон-Чини и впрямь «черт знает что». На голову молодого политика, члена парламента Арнолда, и его жены Элизабет одновременно сваливаются его давно разведенные родители. Отец, Клайв Чампьон-Чини, в прошлом тоже политик, теперь же – пожилой повеса из тех, что «бремя лет несут с легкостью». И его бывшая жена леди Кэтрин Чампьон-Чини со своим другом лордом Портьюсом, старым брюзгой и грубияном, любящим крепкое словцо и решительно всем – и всеми – недовольным.

Тридцать лет назад, когда Арнолду не было и пяти лет, леди Китти, «веселая миниатюрная дама с крашеными рыжими волосами и наведенными щеками», которая называет себя прирожденной актрисой («Проживи я жизнь сначала, я бы, конечно же, пошла на сцену») и любит сострить: «У кого-то получается стать матерью, а кто-то остается женщиной», убежала, «забыв честь, долг и приличия», с чужим мужем, причем убежала совершенно неожиданно, оставив обожаемому супругу записку, что к обеду не спустится. И вот теперь, спустя тридцать лет, «шалунья леди Китти» со своим вконец одичавшим от жизни «во флорентийской глуши» лордом-сумасбродом приезжает из Италии повидать сына, которого, естественно, не узнаёт, хотя в порыве экзальтации не устает повторять: «Я узнала бы тебя из тысячи».

Налицо, таким образом, два излюбленных приема салонной комедии вообще и комедий Моэма в частности: нежданное появление и нежелательная встреча. Арнолд и Элизабет в сложном, щекотливом положении, лорд Портьюс ворчит, Клайв на удивление толерантен, легкомысленная же, экзальтированная леди Кэтрин, списанная Моэмом – в чем мы вскоре убедимся – со своей жены, не закрывая рта, не замечая происходящего, беззаботно щебечет, отчего зрители покатываются со смеху. В комедии всегда так: чем сложнее приходится действующим лицам, тем веселее зрителю, тем непринужденнее его смех.

Однако нащупываются проблемы и в беззаботном, казалось бы, «Круге». Проблемы не социальные – героям делить нечего, а психологические: многое в этой пьесе связывает ее с рассказами и романами писателя, с его собственной жизнью и устоявшимися взглядами на жизнь. Помимо «стрекозы» леди Кэтрин, про которую в свое время, когда она, презрев свое завидное положение и не менее завидное состояние, бежала из дома, пели: «Шалунья леди Китти сказала всем: „Простите“», выведен в комедии и «муравей» – плантатор из Объединенных Малайских Штатов Тедди Лутон. В отличие от Арнолда, Лутон, во-первых, делает дело, а не треплет языком почем зря, а во-вторых, влюблен в Элизабет, женщину, как и он сам, «правильную» – смелую, стойкую, искреннюю, и пользуется ее взаимностью. В-третьих же, Лутон, этот английский Лопахин, является до некоторой степени рупором излюбленных авторских идей. Идей этих, собственно, две. Первая: следует по возможности держаться подальше от Англии. Вторая: следует по возможности держаться подальше от жены. Про прохладное отношение Моэма к родине говорить уже приходилось, про более чем прохладное отношение к жене, про которую читатель пока ничего еще не знает, – еще предстоит.

Эти две любимые моэмовские темы Лутон в чистосердечном разговоре с Элизабет (в котором не встретишь ни одной остроты или каламбура) ухитряется выразить в одной фразе: «В Англию потрясающе возвращаться, но жить я тут не смогу; это – как с заочной любовью: рядом с возлюбленной ты от нее взвоешь». Моэм, кстати, и «взвыл»: блестяще воплотив обе свои излюбленные идеи в жизнь, во все времена старался держаться и от Англии, и от жены подальше. Вот и Лутону куда привольнее жить не в Лондоне, которому «трудно угодить», где «все делается через силу, по обязанности», где люди, как муж Элизабет Арнолд и ее свекор Клайв Чампьон-Чини, неискренни, лицемерны и манерны, – а в Малайских Штатах. В Малайзии масса преимуществ: любимая, хоть и очень тяжелая, работа, «всесезонное»