Последняя Пасха императора - Александр Бушков

Дверь приоткрылась с тягучим скрипом, скрежетнулипоржавевшие петли – и в образовавшуюся щель шириной с локоть не человекпоказался, а высунулись самые настоящие вилы – здоровенные, в четыре ржавыхзубца. Вилы сделали пару выпадов, словно невидимка, который их держал,рассчитывал всерьез пропороть кому-то брюхо или что удастся.

– Хозяева! – вскричал Смолин простецким,дружелюбным, веселым голосом. – Что за шутки шутите? Гость – он от Бога!Мы люди мирные, городские, заблудились немного…

Вилы грозно закачались в проеме, протыкая воздух. Вслед затем послышался женский вопль:

– Изыдите, энкаведешники чертовы! Что вам спокойно нележится, иродам? Нету у меня золота, нету!

Смолин, разинувший было рот, осекся в некоторой дажерастерянности – получалось какое-то дурное совпадение, чистый сюрреализм.

– Бабуля! – крикнул он, все же быстро опомнившисьот удивления. – Какое там НКВД, его уж сто лет в обед как отменили! Говорютебе, мы люди мирные, заблудились!

– К лешевой матери поди, выблядок! Нету у меня золота!

Голос этот, полное впечатление, принадлежал старушонке – ине улыбчивой бабуле из старых советских фильмов, а созданию склочному,обозленному на весь белый свет. Такая и в самом деле может вилами…

Смолин сделал шаг вперед:

– Бабуль…

И тут же отпрыгнул под прикрытие сколоченной из толстыхдосок воротины – дверь распахнулась чуть пошире (так что показалась фигура вчем-то бесформенном до пят, то ли в капюшоне, то ли в платке) и вилы, брошенныеотнюдь не со старушечьей силой, полетели прямо в Смолина. Не долетели, конечно,воткнулись в землю ржавыми зубьями метрах в трех от него, покачались и упали.Смолин, матерясь про себя, покрутил головой: будь он поближе, мог и получить вгрудь все четыре острия…

– Бабка! – закричал он уже без дружелюбия и бездипломатии. – Ты что, умом тронулась? Говорят тебе, городские мы,заблудились!

– Пошел отсюда, энкаведешник чертов! – заоралабабка, прикрыв дверь так, что оставалась лишь узенькая щель. – С топоромсейчас выйду, тварюга! Нету золота, нету!

Бесполезно было искать консенсус да и просто вестидальнейшие переговоры. Выйдя за ворота, Смолин сказал уныло:

– Пошли дальше. Бабулька, ясен пень, совсем тронулась.Еще в самом деле с колуном выскочит… Поищем кого-нибудь вменяемого, должны жетут такие быть…

– Энкаведешники… – задумчиво протянулаИнга. – И золото… Ничего себе совпаденьице, а?

– А может, это и не совпадение вовсе, – сказалСмолин. – И бабулька тут жила еще вте времена. Чекисты наверняка прозолотишко расспрашивали сурово и долго, вот у старушки, когда она с катушекслетела, это и всплыло…

– Вася…

– А?

Инга сказала каким-то странным, испуганным голосом:

– Ничего не замечаешь вокруг?

– А что я должен… Ешкин кот!

Теперь и до него дошло.

Ближайшие дома по обе стороны улицы выглядели откровеннонеобитаемыми. У шизанутой бабки, по крайней мере, были стекла в окнах – а востальных домах нет не только стекол, но и рам, заборы там и сям повалились,иные частично, иные целиком, крыши зияют дырами, дворы заросли травой, дажеблизко подходить не надо, отсюда видно, что дома брошены давным-давно, никтотам не живет.

Они брели по улице – и убеждались, что все до единого дома,куда ни глянь, такие же заброшенные, необитаемые, неизвестно сколько летпростоявшие без хозяев и, как в таких случаях бывает, разрушавшиеся очень быстро…

Дошли до перекрестка. Не нужно было сворачивать в ту улицу –сразу видно, что там обстоит в точности так же. Деревня была мертвая. Если несчитать рехнувшейся бабки. Рехнешься тут, обитая в полном одиночестве…

– Морду б набить тому, что этот атлас рисовал, –сказал Смолин сквозь зубы. – Перерисовали тупо со старых карт, неозаботившись уточнить, что деревни, строго говоря, уже и нету… В советскиевремена, по крайней мере, отмечали на картах «нежил.», я помню… – оностановился, повернулся к Инге: – Ну что ты, зайка? Чего насупилась? В конце-токонцов, ничего страшного и не произошло. Зато знаем теперь, что карта, хоть ине уточняет насчет жилого и нежилого, нисколечко не врет насчет географии. Добольшой дороги – десяток километров. Она-то никуда не делась, как и Куруман… Вдва счета доберемся…

– Темнеет уже… – тоскливо сказала Инга.

– Я ж не говорю, что мы прямо сейчас пойдемдальше, – мягко сказал Смолин. – Переночуем здесь, а утречкомтронемся. Домов сколько угодно, выбирай любой. Комфорта никакого, ну да однуночь перебедуем без постели и жратвы, не декабрь, как-никак. Жизнь некончается…

– Да я понимаю, – грустно сказала Инга, озираясьвяло и тоскливо. – Просто я так надеялась, что здесь приютят и поестьдадут, шла и представляла…

– Стоп! – Смолин почти крикнул: – Собака!

– Где?

– Когда мы стояли наверху, в деревне определенно лаяласобака, – сказал он, повеселев. – У бабки я никакой собаки что-то незаметил.

Он сунул два пальца в рот и свистнул, как Соловей-Разбойник.Склонив голову к плечу, прислушивался, жестом велев Инге помалкивать. Почтисразу же не так уж и далеко раздался в ответ собачий лай – уже не ленивый,какой они слышали возле деревни, а бдительный, сердитый. Судя по звукам, собакапребывала на одном месте…

– Пошли! – сказал Смолин. – С чего мы взяли,что бабка тут – единственный житель? Идем!

Инга двинулась за ним без колебаний, с некоторой надеждой налице. Смолин, в отличие от нее, не особенно радовался. Ему тем временем пришлов голову, что в этакой деревне, помимо глубоко чокнутой бабки, могутобосноваться еще более неприятные и опасные индивидуумы. Классических беглыхуголовничков, забившихся в глушь, опасаться не следует: в последнее времяпобегов с окрестных зон не было, иначе и в Предивинске, и на дорогах непротолкнуться было бы от вертухаев. Но все равно, здесь вполне может окопатьсякодла каких-нибудь бродяг, законченных хануриков, давным-давно подрастерявших ипонятия, и просто все человеческое. В наши-то веселые времена всего можнождать. Самое грустное: с ним и с Ингой в подобном месте можно учинить чтоугодно, закон – тайга, прокурор – медведь. И никто никогда ничего не узнает.Так что ухо следует держать востро..

Смолин мимоходом провел рукой по карману, проверяя, на местели перочинный нож – единственное настоящее оружие, каким он располагал. Не всеже могут оказаться настолько простодушны и дремучи, чтобы принять пугач заполноценный наган…

– Ой, вот она! – сказала Инга.

Смолин тоже остановился. Откуда-то из-за крайнего домавыскочила и целеустремленно рысила в их сторону крупная белая собака наподобиелайки. Не добежав метров пятнадцать, она остановилась, села и, вывалив язык,принялась разглядывать пришельцев с несомненным любопытством. Он, точнее –сразу видно было, что это кобель.