Кто косит травы по ночам - Галина Артемьева

Ирка вытаращилась:

– А что ж ты тогда?..

– А то я тогда, что семью хотела создать, детей родить, плечо родное рядом чувствовать. И общественное положение добрачное моего будущего мужа мне не особо было важно. Я была уверена, что все у нас образуется, если будем вместе и станем поддерживать друг друга.

Надя и впрямь была уверена, что ничего трагического в Иркиной ситуации нет. Есть даже масса плюсов: пара красивая, гарантированное улучшение породы, возможность получения французского гражданства, наконец.

А Ирка почему-то обиделась. Посчитала, что Надя судит со своей колокольни. Высокомерно с ней общается и всякое такое прочее. Разревелась даже и неделю целую не звонила потом.

Вот и советуй ей! И что она такого плохого сказала, непонятно.

Но что если Ирку переклинило и теперь она так свою непруху в личной жизни на Наде срывает? Нет, это полнейшая мурня.

Конечно, всякое бывает, но как-то с образом Ирки не вяжется. Это же не некое абстрактное существо, а ее Иришка, и если уж ее подозревать, то в чем тогда смысл дружбы, в конце концов?

Давно забытое. Владик

Но раз уж взялась самую близкую подругу подозревать, надо и к себе отнестись построже, пообъективнее.

Может, эти злодейства из ее забытого прошлого растут?

Вот же встретился ей не так давно Владик и неоправданно настойчиво на их случайную встречу отреагировал. Не хочется вспоминать, а придется.

Познакомились они в метро, на выходе со станции «Парк культуры» к бассейну «Чайка».

Наде было восемнадцать. С инструкцией, запрещающей знакомство на улицах, она была полностью согласна и действовала подобающим образом: в ответ на все заигрывания незнакомцев была «как камень холодна».

Но в тот раз не устояла: что-то в молодом человеке было такое, что расстаться с ним просто не хватило сил. Он тоже шел в бассейн. Разница была в том, что Надя весь свой сеанс по-щенячьи култыхалась у бортика, а Владик совершал невероятные чемпионские заплывы, время от времени делая контрольный маршрут к месту Надиного пребывания. Он даже немножко поучил ее плавать стилем кроль: заставлял ложиться на его вытянутые руки для подстраховки и загребать, как положено правилами.

Его прикосновения были как ожоги, даже прохладная вода не остужала. Ему уже исполнилось двадцать четыре, он учился на юридическом и работал на стройке. Опять же – не москвич, везет ей на это. Разница в возрасте ее, конечно, смущала – целых шесть лет! Что он за это время повидал и испытал – даже представить страшно.

Они встречались каждый день (Надя – тайно от своих), тянуло их друг к другу неумолимо, но поцеловаться с ним Надя осмелилась только недели через три.

Они ехали из Загорска в поздней электричке, ее голова на его плече, и он наклонился и коснулся губами ее губ. Этот необыкновенный поцелуй Надя помнит и сейчас и не забудет, пока жива.

Они оба решили, что это любовь. Пообещали друг другу пожениться.

Наде спешить было некуда:

– Конечно, поженимся, но давай года через два, на третьем курсе хотя бы.

Владик настаивал, торопил.

Надя привела его домой, знакомиться с родными.

Встреча прошла в теплой дружественной атмосфере, но, выпроводив претендента, и бабушка и, главное, дед обрушились на только что ушедшего жениха с такой яростной критикой, которую она даже вообразить себе не могла.

– Проходимец, – заклеймил дед.

– Наглец, – постановила бабушка.

Да нет, не был он ни проходимцем, ни наглецом, просто держал себя слишком независимо, петушился по-мальчишески. Ну, что тут поделаешь? Надя полагалась на время, притерпятся дорогие ей люди и поймут, что все не так плохо.

Владик же почему-то стал невыносимо ревновать. Потерять ее боялся и придумывал варинты измен и разлук, такие абсурдные, что ничего, кроме смеха, они не вызывали. Он встречал ее рано утром неподалеку от дома, с черными кругами под глазами, со спекшимися губами:

– Я вчера ночью стоял под твоими окнами – у тебя в комнате был мужчина!!!

Что на этот полный бред полагалось возразить?

«Нет, я тебе отдана и буду век тебе верна»?

Надя легкомысленно смеялась – ее ничем не запятнанная совесть позволяла ей веселиться. Он подкарауливал ее у института, и если она случайно оказывалась на выходе с сокурсником, следовало трагическое представление в пяти действиях.

Однажды гардеробщица поведала Наде:

– Тут твой приходил, деньги мне совал, чтоб я за тобой следила и ему докладывала.

Люди тогда гордились неподкупностью, благодаря чему Надя оказалась в курсе.

Это расспрашивание было уж совсем возмутительно. А главное, чувствовалось, что в воздухе сильно пахло грозой и до кульминационного вопроса патологических ревнивцев – «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?» – оставалось всего ничего.

Притяжение к нему не ослабевало, было таким же мощным, как и в день знакомства, но поселилась где-то на уровне солнечного сплетения нервная усмешка над дикостью происходящего с ней абсурда: и люблю, и верна, и невиноватая я, и никого другого нет даже в самых далеких помыслах, а должна ежедневно отчитываться, оправдываться, каяться, утешать.

В конце концов Надя принялась сбегать от него: он караулил у главного входа, она устремлялась к запасному, который, к сожалению, не всегда был открыт. Если сбежать удавалось, настроение поднималось, как после удачно сданного экзамена.

Потом, конечно, следовали разборки: «Ты не была в институте, а мне сказала, что будешь!»

А Надя говорила, что была, что это можно проверить, что они разминулись. В общем, все эти его неустанные нависания сильно смущали независимую Надину натуру. Замуж ей за него совсем не хотелось, она только подумывала, как бы деликатно расстаться, чтоб без боли и навсегда.

Между тем истерзанный подозрениями Владик стал настаивать на окончательной близости.

Теперь-то Надя понимает: хотел на практике проверить свои подозрения – был ли у нее кто-то до него или все-таки ей можно верить. И – удивительное дело – несмотря на решение расстаться, совершенно твердое и взвешенное, Надя тем не менее пошла на свою первую в жизни близость с мужчиной, которого в своем будущем не могла даже представить.

Он ей был не по душе, но по телу. Тело звало к нему.

Все произошло. И было это прекрасно, нежно, любовно. Он стоял перед ней на коленях и просил прощения за ревность. Обцеловывал всю, любовался, молился на нее. Восхитительное напряжение тех нескольких желанных часов взаимного притяжения Наде больше никогда и ни с кем не пришлось испытать.

Недели две он верил в ее порядочность и боготворил ее чистоту.

А потом началось прежнее, и даже еще хуже.