Оправдание Шекспира - Марина Дмитриевна Литвинова

датского короля Кристиана и жены герцога Юлия Брауншвейгского-Люнебургского, наследный принц Генри, принцесса Елизавета и младший принц Карл, будущий несчастный король Карл первый. Ряды придворных пополнились шотландскими лордами, людьми грубыми, неравнодушными к зеленому змию, стремящимися к обогащению любой ценой. Король, как и королева, Елизавета, любил окружать себя красивыми мальчиками.

Королева Анна более всего на свете любила веселиться: балы, пиршества, маски, театральные представления сменяли друг друга бесконечной чередой. На все это шли огромные деньги. Новый король не бряцал оружием. Его воинственность была направлена против внутренних врагов: во-первых – заговорщиков-католиков, во-вторых – против ведьм; тех и других казнили бесчеловечными казнями. До 1612 года в Англии еще был жив елизаветинский дух. После смерти принца Генри и первого министра Роберта Сесиля графа Солсбери в этом году установилась жесткая абсолютная монархия с невиданной коррупцией, приносящей обогащение алчным королевским чиновникам. Самым ненасытным был фаворит короля герцог Букингем. Приметы этого времени – пышные празднества с масками, которые игрались придворными дамами; на придворных подмостках ставились трагедии, лирические драмы, исторические хроники и старые комедии Шекспира, которого очень любили оба первых Стюарта. И еще развитие торговых связей с заморскими странами. Все это имеет прямое касательство к шекспировскому литературному наследию.

АРКАНА

Со сменой экономического уклада и политического устройства происходит поворот от старой схоластической науки и герметического мировоззрения, в основе которого сращение христианских догматов и учения мифологического Гермеса Трисмегиста, к Новому знанию, Новой философии, в которой нет места той мистике, тем мифическим явлениям и существам, которые суть не символы реальных явлений, а порождения мистического мировосприятия. Гермесу Трижды Великому приписывалось авторство так называемых Герметических книг, содержащих неоплатонические и каббалистические идеи, алхимические, астрологические и мистические доктрины. Менялось, по-новому формируясь, всё: религия, моральные ценности, литературные жанры, складывались нормы языка, накапливались научные знания, научное оснащение, опытные данные. И если науки, в том числе гуманистическая филология, действительно шли семимильными шагами, то религия, оставаясь по высшему счету бастионом морали, топталась на месте, погрязнув в схоластических умствованиях. И к концу XVI века даже в веротерпимой Англии она становится угрозой человеческой жизни и тормозом научному шествию.

Ключевое слово второй половины XVI века – тайна, arcana. Причины приверженности тайне были разные. Тайнопись была важна: жизнь ученых и мыслителей обступали опасности, многие из них вольно или невольно вставали на путь войны с постулатами догматического христианства. Но была и еще одна причина тяги людей к сокрытию своих мыслей, имен, авторства – дань традиции, восходящей к стародавнему времени.

Уже очень давно люди понимают, что, сделавшись достоянием черни, благородные идеи и учения теряют со временем чистоту, их берут на вооружение политики для достижения целей, противоположных тем, что руководили их создателями. Так было со всеми религиозными великими движениями, чьи изначальные заповеди, ветшая, вырождались в догмы, и научными представлениями, которые через столетия, обретя силу и утрачивая истинность, становились опасной помехой развитию науки. Вот что говорится во втором манифесте (Confessio, 1615) тайного общества начала XVII века «Братство розенкрейцеров»: «Хотя нас могут упрекнуть в неосторожности, когда мы предлагаем свои сокровища столь свободно и неразборчиво… мы, тем не менее, утверждаем, что не предаем наших сокровищ и, хотя мы опубликовали наше “Откровение” на пяти языках, его понимают только те, кто имеет на это право. Наше общество не может быть открыто любопытствующим, но – только серьезным и истовым мыслителям…» [58]. Манифесты были опубликованы в Германии, Франции, позже в Англии, о них писали крупные ученые того времени, не раз ссылался на них Бен Джонсон, а самого Братства как такового не было; поистине, «орден невидимок». У шлема Афины Паллады было еще одно достоинство. Надевший его становится невидимкой. Это свойство шлема Паллады записано в «Кладовой» Бэкона (Promus, 1595) А в библиотеке колледжа Тринити в Кембридже хранится написанный рукой Бэкона список названий десяти эссе, вошедших в первое издание «Опытов» 1597 года, под ними Бэкон написал: «Не знакомить каждого с секретами».

Подобные высказывания встречаются у Эразма Роттердамского, Джордано Бруно. Вот еще важные для понимания эпохи слова сэра Филиппа Сидни: «Я обращаюсь к вам всем… поверьте, в поэзии содержится много тайн, которые нарочно написаны темно, чтобы досужие умы не могли их исказить» [59].

Дама Франсис Йейтс, как никто знающая ту эпоху, пишет: «Что можем мы сказать об этой серии превосходных работ, вышедших из-под пера Джордано Бруно? Все они спаяны, неразрывно соединены одна с другой. “Тени” и “Цирцея” во Франции, “Печати” в Англии, “Изображение” во время второго посещения Франции, “Изваяния” в Германии, последняя опубликованная работа “Образы” (перед роковым возвращением в Италию) – быть может, все это следы шествия по Европе пророка новой религии, зашифровавшего свою весть кодом памяти? Не были ли все эти запутанные наставления… только частоколом, возведенным, чтобы отпугнуть профанов, но указать посвященным, что за всем этим стоит “Печать печатей”, герметическая секта, возможно, даже политико-религиозная организация» [60].

Храня в тайне научные достижения, гуманисты защищали науку от возможности превращения овса в овсюг. И еще от смертельно опасного догматического христианства – того христианства, которое массами понимается буквально, для иерархов оно – действенное политическое оружие, а для религиозных мыслителей – аллегории, символы древней мудрости, тайного ведовства.

К тайнописи разных видов прибегали и для того, чтобы обойти запрет, необязательно церковный или государственный. Засекретить могли и какое-то событие; полунамеками, аллюзиями, понятными избранным, сообщалось о жизненных происшествиях или обстоятельствах, о которых не всем полагалось знать. Виды тайнописи, кодирования были самыми различными – от буквенных и цифровых кодов, анаграмм, ребусов, иероглифов до загадочных картинок на титульных листах.

Эпоха была поневоле эпохой государственных тайн, секретных посланий, тайных орденов, содружеств, союзов. Государственные и публичные деятели в донесениях агентов назывались цифрами. Люди скрывались под чужим именем, писали под псевдонимом или подписывались именами друзей. Изобретали шифры, цифровые, буквенные коды, использовали криптограммы, прибегали к самым фантастическим способам шифровки сообщений.

«Оккультизм, цифровая символика, кабалистика привлекали самых серьезных ученых: тот же Кеплер был отличным знатоком геометрической каббалы и глубоко постиг пифагорейские премудрости» [61]. И немного дальше: «Универсум, воплотившийся в императорском собрании (в Праге), обнаруживается в подтексте рудольфинского искусства, иногда открыто, иногда же, напротив, он зашифрован. Но во всех случаях изображение – будь, то живопись или скульптура – обладает многослойной семантикой и никогда не сводится к тому, что непосредственно воспроизведено на полотне или отлито в бронзе»