Замена - Сергей Цикавый

Снова боль в груди.

Проклятая сигарета.

– Соня, смотри на меня! Смотри сюда! – пульсировал голос. – Не отвлекайся, просто смотри!

Какой-то блестящий предмет, какая-то рука. Белая манжета халата. Внутри все воет, обернутое в боль-боль-боль. Боль выкручивает суставы, боль ломится во все уголки тела, ее трясет, как… Как.

ELA мстила за неудовлетворенное любопытство.

– Дайте мне обезболивающего.

Резь в груди – та, что сорвала вход в личность Кэт, – это ерунда, это безделица: я слишком привыкла к боли. Но на грани двух «я» я становлюсь капризной неженкой: все отвлекает, все раздражает, все уводит в сторону.

Это неприятно – особенно реакция опухоли.

– Подождите, доктор Мовчан.

Куарэ прекратил жевать губу и отлип от стены.

«Он не пытался мне помочь, когда я упала». Почему? И почему я об этом думаю?

– Что конкретно надо… Сделать? – спросил он. Его взгляд застыл где-то между мной и Мовчан. Взгляд впился в пустоту.

– Надо найти в ее личности след Ангела.

– Как?

– Проникнуть в ее личность, разумеется.

– Как Ангел?

– В некотором роде.

Словно шуршала-скрипела сухая галька. Куарэ-младший и Мовчан обменивались репликами, которые много значили для них обоих. Доктору он не понравился.

«Как Ангел», – вдруг поняла я. Анатоль видел, как я изменяюсь, подходя к Кэт. Он видел – и даже не понял, что я упала: для него во всем мире осталось только откровение.

– Куарэ, проводник – это проводник.

В глазах Анатоля стоял туман. Туман человека, который на примерах разучивал параграфы «Специальных процедур». И потому вдогонку словам я отправила взгляд. «Мы слабее, чем они, – пыталась сказать я. – Ты же помнишь, что ELA – это болезнь? Помнишь, Куарэ?».

Я много чего пыталась сказать, а он только кивнул, и стало ясно, что я зря старалась.

– Что именно я должен сделать?

– Ты помнишь, как убил Ангела? – спросила доктор Мовчан.

Он замер, а потом коротко мотнул головой.

– Ладно, несущественно. Тогда просто подойди к ней и смотри, пока не почувствуешь… – Мовчан запнулась. – В общем, тебе будет понятно. А что именно ты чувствуешь, ты потом прочитаешь в «СПС».

– Я не понял, но пусть будет так, – глухо сказал Куарэ и посмотрел на меня. – Что мне там искать?

– Цвет. Яркий синий цвет – это след Ангела.

– Значит, я сделаю то, о чем потом прочитаю, – спокойно сказал Куарэ, – окажусь неизвестно где, и мне там придется искать синий цвет. Верно?

– Поиронизируешь потом, – скрипнула Мовчан. – Быстрее, если не хочешь оказаться в просыпающейся вселенной.

Я пыталась представить этот набор слов со стороны, и получилось плохо. Для меня это были образы – яркие, пережитые уже образы, полные ощущений.

Например, синий цвет – это когда анфилада серых комнат заканчивается пронзительным осенним небом. Когда ты всем естеством чувствуешь, что это конец, что это след чужого, такой же явный, как отпечатки обуви у разбитого окна, как след корректора в зачетной работе. Куарэ, тебе повезло. Тебе не надо пробиваться сквозь синеву, чтобы найти оставившего этот след. Не в этот раз. Сегодня хватит просто запомнить цвет – его переливы, оттенки, образные рисунки.

Персонапрессивный удар – это когда ты ввинчиваешь себя в другого, когда стена чужого разума бросается тебе навстречу. Разум торопится создать бездну ассоциаций, чтобы передать тебе непонятное: струи песка, колонны упругого дыма, всплески пламени… А ты идешь сквозь это, и все тяжелее давит в голове ELA – ключ и наездник, защита и погонщик.

Пробуждающаяся вселенная – это когда ты застреваешь между шестеренками чужой сущности. Личность идет пластами, рушится и ломается, строится заново. Там водовороты и целые течения из острых игл. Там самый настоящий ужас, в сравнении с которым убить ребенка – это сущая безделица.

Это – мои образы, и они никак не помогут Куарэ.

Когда я открыла глаза, над спящей Кэт остался только призрак – только информационная оболочка. Дым и пепел, сохраняющие общие очертания Анатоля.

– Терпеть не могу это зрелище, – вздохнула Мовчан, вертя в руках сигарету. Она виновато посмотрела на меня и спрятала белую палочку в карман. Сеть морщин на ее лице была глубока, как никогда.

Комната гудела. Приборы, упрятанные в стены, считали напряженность полей в медкабинете, и я чувствовала дрожь пальцев главы научного отдела: женщина предвкушала небольшой сольный этюд на клавиатуре своего терминала.

Гул и свечение медкабинета, колеблющееся марево в форме человека и доктор Мовчан, которой хочется курить и курить нельзя – все это было нереально. Методический семинар – реально. Звонок – реально. То, что завтра мне входить в класс, – тоже. И запах столовой, и сломанный сливной бачок в доме, и несданный отчет.

А это все – нет.

– Редкостный засранец этот директорский сынок.

– Он меня заменил.

– Да-а? – протянула Мовчан, явно думая о чем-то своем.

– Уже второй раз.

В кармане халата Мовчан пискнул наладонник.

– Что, прости? – отозвалась женщина почти минуту спустя. – Тут, понимаешь, какие-то интересные данные, я пойду…

Я покачала головой. Моей реакции не требовалось: Мовчан уже шла к себе, на ходу выдергивая из кармана магнитный ключ. Ключ за что-то там зацепился.

– Доктор Мовчан, – окликнула я.

– М?

Рассеянный взгляд человека, который уже мыслями где-то далеко. Знакомый взгляд. Ей не понравился Куарэ, но пока он был здесь, доктор играла совсем иную себя. Ну а сейчас – сейчас здесь я и только я.

– Почему вы поставили карантинный щит?

– А, это… – женщина нахмурилась, и я даже из другого конца комнаты ощутила укол страха. Ее страха. – Я, понимаешь, почему-то вдруг представила, что тут этот Ангел. Который действует, как человек. Как маньяк.

Она пожевала губу и снова посмотрела на свой планшет. Потом снова на меня.

– Я пойду. И извини еще раз. Ну, за… – она поднесла два пальца к губам, и я кивнула. Что тут еще сказать.

Пискнул замок, Мовчан ушла. Тахта была холодная, и тонкая подушка, больше похожая на кусок ткани, светилась белым. Я села, положила подушку себе на колени и принялась ждать.

До того, как дымно-пепельный силуэт снова наполнится плотью, оставалось несколько минут.

* * *

– Это… Это! Нить, и я словно внутри нити, а потом получилось так, как если бы отдельные жгутики внутри нитки расплелись, и я…