Необязательные отношения - Ирина Кисельгоф

Минотавр и Лаврова ушли, не узнав, чем закончилась драма на ринге.

— Он умрет? — спросила она.

— Не знаю, — равнодушно ответил Минотавр. — Если да, его близкие получат неплохую страховку. Гораздо хуже, что я просадил кучу бабок. Все просадили, потому что ставили на фаворита.

— Сволочи!

— Все мы дети Каина. Ты не знала?

— Ты где была?

— Где-где. В Караганде.

— Что ты там не видела?

— Ничего не видела. Там была скука смертная.

— Ты по мне скучала? — спросил Никита и вдруг смутился.

— Да. А ты?

— Я тоже по себе скучал, — рассмеялся чужой ребенок, не ведающий, что такое скучать по самому себе.

Лаврова его обняла и поцеловала в нос. У нее замирало сердце. Никита отстранился.

— Не надо. Я это не люблю.

— Балда. Люди любят, когда их целуют. Значит, они кому-то нужны.

— Сама балда. Целовать носы лажово. В них козявки.

— Значит, мне нужны твои козявки.

— Ну ты даешь! — восхитился Никита.

— В давние времена люди не умели целоваться. Они нюхали друг друга.

— Врешь!

— Нет. Они только-только стали из обезьян человеками и учились любить, — сказала Лаврова и подумала: «Целоваться научились, а любить нет. Может, лучше нюхать друг друга, чтобы по запаху отыскать своего настоящего суженого?»

Стояла жара. Лаврова с Никитой нашли небольшой островок мягкой травы среди сплетенных ветвей диких деревьев, шиповника и барбариса Лаврова легла на спину и закрыла лицо платком от палящих лучей солнца. Платок из натурального шелка был очень дорогим. Ей подарил его Костя. Этот платок олицетворял собой кусочек тропической жизни, в которой ей никогда не бывать. Его терракотовый песок украшали невиданные цветы с выпуклыми фиолетовыми прожилками на телесно-розовых лепестках. Маленькие обнаженные головки стыдливо прятались в пышных, многослойных, оборчатых юбках горделивых бледно-желтых и роскошных карминных цветов с фестончатыми лепестками. У скромных розовых цветков были только тычинки, у желтых — толстые стволики пестиков с игольчатыми коронами на головках. В укромных глубоких складках карминных цветов крепились и росли яйца кошенили. Все как в реальной жизни.

— Мне тебя не видно.

Никита скинул с ее лица платок и разглаживал его на голых коленях.

— Гладкий какой, — удивился он.

— Это шелк. Он очень дорогой, его сплел тутовый шелкопряд. Шелкопряда совсем мало, а тутовых деревьев еще меньше. Раньше шелк стоил дороже золота. Ради него убивали.

— Друг друга?

— Да. Если поехать в Кызылкум, в песках можно найти останки отважных путешественников, остовы верблюдов и тюки драгоценного, спекшегося от времени шелка Купцы в то время были хорошо обученными воинами, владевшими мечом не хуже рыцарей-крестоносцев. Они сражались за шелк не на жизнь, а на смерть. И умирали в поющих барханах пустыни.

— Как это, поющих? — у Никиты округлились глаза.

— Когда они погибали, песок становился мокрым от слез. Он визжал и рыдал, пока они умирали, а потом тихо пел, подзывая к себе новых обреченных героев.

— И они шли?

— Они шли, ехали, плыли отовсюду. Из Европы, Китая, Индии, Персии, Египта, Руси. Ради драгоценного шелка.

— Ради этого шелка? — Никита поднял платок и посмотрел через него на свет.

— Ну да. Нам с тобой повезло. Мы живем на перекрестке Великого шелкового пути.

— А, — протянул Никита. — Отстой. Нас этим путем в школе задолбасили.

— Между прочим, на месте, где мы с тобой сидим, был огромный караван-сарай с метровым слоем земли на крыше. Он спасал от палящей жары. Каждого путника здесь встречали верблюжьим молоком, прохладным, как родниковая вода, и кислым и ароматным, как молодая алыча. В этих местах придерживались древних законов. У тех, кто воровал, отрубали руки. Мятежников, осмелившихся убивать, обезглавливали. Их головы на крепостной стене еще долго устрашали инакомыслящих.

— Кто это, и-на-ко-мы-сля-щи-е? — произнес по слогам Никита.

— Те, кто думает не как все.

Лаврова поражалась. Никита спокойно реагировал на страшилки и удивлялся обычным вещам. Типичное дитя телевидения и компьютерных игр.

— А что, плохо думать не как все?

— Хорошо.

— Я тоже так считаю. А одна училка говорит, что я дурной. Все на блины, а я за веником.

— Тебе плохо в школе? — испугалась Лаврова.

— Щас! Всех порву, — горя глазами, пообещал уверенный в себе сын Минотавра. — Я в школе главный.

— Ну ты даешь, — протянула Лаврова.

Никита воспринял это как комплимент. И ответил ей тем же:

— Ты самая лучшая. С тобой интересно.

Лаврова поцеловала его в нос. Он опять отвернулся. Без слов.

Вечером Галина Захаровна и Никита отвезли ее на автобусную остановку.

— Барханы правда поют? — спросил мальчик.

— Давай поедем на поющие барханы. Я хочу их услышать.

— Конечно. Они совсем близко от Алматы.

Лаврова помахала ему рукой из автобуса. Ей хотелось остаться. Никита стал главным не только в школе.

* * *

Лаврова открыла дверь, за порогом стоял Костя.

— Че пришел? — вульгарно спросила она.

— Можно? — Его лицо было преисполнено мрачной решимости.

— Нельзя. — Лаврова придержала дверь.

Костя взял Лаврову за плечи и мягко отодвинул Они стояли у раскрытой двери, он ее обнимал. Его лягушачьи губы целовали ей глаза, губы, плечи. Лаврова отталкивала его, он обнимал ее все крепче и крепче. Он душил Лаврову в своих объятиях, он душил ее своей любовью.

Лаврова закрыла дверь и села на табурет в прихожей.

— Не нужен ты мне, — переведя дух, сказала она.

— Мне все равно.

Он опустился перед ней на колени. Он прятал свое лицо на коже ее бедер, которая становилась соленой и влажной. Его плечи вздрагивали. Его пальцы давили на ее голени, оставляя синяки. Здоровый и сильный мужчина опять плакал. Молча. Лавровой не было его жаль.

— Что надо? — спросила она.

Костя, отвернувшись, неловко вытер глаза коротким, до локтя, рукавом рубашки с одной стороны, потом другим рукавом с другой стороны. Он стыдился Лавровой, а не своей слабости.

— Выходи за меня.

— Для этого ты упал на колени? Почему сразу на оба?

— Перестань. Я буду беречь тебя.