Необязательные отношения - Ирина Кисельгоф

— Хочешь?

Она покачала головой.

— А так?

Она почувствовала, как ее губ касаются его губы. И с ними в нее вливается блаженство, делая тело легким и воздушным, как поцелуй ангела. Ее душа, отлетев, описывала круги у пламени керосиновой лампы, удаляясь и снова возвращаясь все ближе и ближе. Лаврова почувствовала ожог и не ощутила боли. В ирреальном мире нереальной оказалась даже боль. Так должно быть всегда.

Им принесли блюдо под названием «пять пальцев». Это было приготовленное на тандыре мясо ягненка на пяти маленьких детских ребрышках. Лаврова упивалась детской плотью. Она ела ее с жадностью голодной волчицы. Она чувствовала себя вервольфом, пожирающим мертвое детское тело. Так должно быть всегда.

Не доехав до города, они занялись любовью в машине. Лаврова терзала ногтями, зубами тело черного человека, лица которого она не видела. И получала то же взамен. Око за око, зуб за зуб.

* * *

Никита показал Лавровой свои рисунки, сделанные на компьютере. Темы некоторых из них были навеяны ее рассказами, и Лаврова почувствовала гордость. Рисунки оказались цветными и неожиданно очень яркими.

— Почему ты рисуешь на бумаге черным, а в компьютере используешь цвет?

— Фломастером не катит, а красок у меня нет.

— Папа не знает, что ты рисуешь? — поразилась Лаврова.

— Знает, — ответил ничуть не огорченный ребенок. — На компе лучше. Париться не надо.

Лаврова решила отвести Никиту в изостудию. Она нашла в городе лучшую, где мастер-классы с детьми проводили известные художники и скульпторы.

— Если примут, мы папе скажем. Если нет, то нет. Ладно? — Она не была уверена в реакции Минотавра.

— О'кей, — согласился ребенок.

— Ты не расстраивайся, если не примут.

— А, пусть, — махнул рукой маленький пофигист. — Не надо будет туда таскаться. У меня школа уже вот здесь сидит.

Никита растопырил ладонь выше макушки.

— Зачем тогда идешь?

— Просто так.

Никиту приняли без слов. Лаврова позвонила Минотавру, решив быть максимально гибкой, если он окажется против.

— У меня есть новость, — осторожно начала она.

— Хорошая или плохая?

— Не знаю. Хорошая. Никиту приняли в изостудию. Мне сказали, у него ясный и точный рисунок. Из него выйдет толк.

— Как он там очутился? Ты его привела?

— Да.

— Какого черта?! — неожиданно разозлился всегда апатичный Минотавр.

— Он станет великим художником!

— Кем? — Минотавр рассмеялся. — Он должен твердо стоять на ногах. Для этого у него должна быть нормальная профессия.

— Он может стать архитектором, в конце концов, — не сдавалась Лаврова. — Строить общественно-полезные здания. К примеру.

— Какие общественно-полезные? — продолжал смеяться Минотавр.

— Тюрьмы и концлагеря! — разозлилась Лаврова.

— Хватит! Мне надоело, что ты вбиваешь ему в голову всякую чушь! Какие-то хрустальные небеса, ватные облака, — Минотавр орал в трубку. — Бредятина! Мне нужен нормальный ребенок, а не нюня сопливая!

— Злобный гоблин тебе нужен!

— Советую помнить, он мой сын, а не твой. И не лезь не в свое дело, — произнес Минотавр, выделяя каждое слово. — Мне решать, а не тебе. Поняла?

— Да. — Сердце Лавровой сжалось. — Он твой сын.

— Вот и молодец. Продолжай в том же духе.

Минотавр бросил трубку. Лаврова все провалила, во рту был горький привкус поражения. Но теперь она точно знала, что у маленького сына бесчувственного чудовища есть способности. Ей сказали об этом в изостудии, посмотрев его рисунки. Его в изостудии ждали.

Через пару дней Лавровой позвонил Никита.

— Ты куда подевалась? Нам же в изостудию.

— Твой папа против.

— Ничего не против. Я сказал, что это прикольно, и он согласился.

С точки зрения Лавровой, Минотавр любил своего детеныша неправильной любовью. Он потакал его желаниям, но отдавал мало тепла. Лаврова не видела, чтобы он когда-нибудь обнимал, целовал сына, рассказывал ему сказки. Самым большим проявлением отцовских чувств было похлопывание по плечу, или он мог потрепать волосы Никиты. При таком отношении ребенок должен бы вырасти с однобокой душой, но этому мешало воображение. Для того чтобы рисовать, надо уметь мечтать. Может, мечтать лучше получается в одиночестве?

Лаврова приехала к Никите с букетом воздушных шаров и детским шампанским.

— Давай отметим твой успех, — сказала она. — Не всех принимают в изостудию.

— Здорово! — загорелся ребенок. — У меня есть карнавальные шапки. Самое то.

Лаврова лежала на траве, голова Никиты на животе Лавровой. Они глазели в синее небо.

— В какие незнаемые края ты хотела бы поехать? — спросил Никита.

— На берег Карибского моря. В Картахену.

— Почему?

— Жара, древние жестокие тайны и самые красивые католические храмы с высокими белыми звонницами. Местные жители смешались кровью с потомками испанских конкистадоров. Они смелые и отчаянные, а их женщины прекрасны, как цветы. Мужчины всегда носят стилеты, их ножны обтянуты галюшой, выделанной из шипованной шкуры акул.

— Зачем им стилеты? Чтобы драться? — Никита вонзил воображаемый клинок в крошечную кочку травы. — Вжик!

— Нет. Чтобы защищать себя и беречь своих женщин.

— Это одно и то же.

— Нет. Оружие — это проверка. Оборона или нападение. Либо ты оправдываешь его неприменение, либо наоборот.

— Как это?

— Защищать своих близких — честно. Нападать на людей исподтишка и даже в открытую — подло. — Лаврова не стала морочить ребенку голову.

— Ну, теперь понятно. А что за жестокие тайны?

— Жрецы вуду и живые мертвецы. — Лаврова клацнула зубами и протянула руки к шее Никиты.

— Знаю, — он, смеясь, отбивался от ее рук. — Это на Ямайке.

— Нет, на Гаити. — Лаврова боролась со смелым и отчаянным потомком мифического зверя. — А на Ямайке ром, рэгги, — она неудачно увернулась от маленьких ладошек и попала в клинч, — и тонны награбленных пиратами сокровищ на дне Карибского моря.

— Как думаешь, они там до сих пор?

На Лаврову смотрели солнечно-голубые глаза победившего в неравном бою чужого ребенка.

— Конечно. — У нее отчего-то сжалось сердце. Она скрыла это улыбкой.

— Их стерегут как зеницу ока самые злобные акулы в мире, до зубов вооруженные абордажными саблями и мушкетами. В этих акул вселились души кровожадных пиратов, самых отпетых головорезов. Когда на море полный штиль, сокровища затонувших испанских галеонов сияют ярче солнца.