Вещий сон - Алексей Слаповский

И Невейзер рассказал.

Хворостылев выслушал внимательно, пальцы, сжимающие рукоять ножа, как описывается в подобных случаях и как действительно происходит в жизни (хоть это и странно), побелели.

— Пусть только попробует! — пообещал он.

— Вы кого-то подозреваете?

— Это — мое дело. Ты — сымай. Ты в этом все равно ничего не поймешь. Он не успеет. Ему первому конец придет.

Вот тебе на! — подумал Невейзер. Хворостылев теперь сдуру и спьяну подумает на кого-то невиновного и прибьет его, а он, Невейзер, получится, толкнул человека на преступление! Но кого Хворостылев имеет в виду? Что знает? О чем догадывается?

Раньше надо было спрашивать, а теперь голова кругом, хмель одолевает.

И уж одолел было совсем, но вдруг раздались удивительные звуки, вмиг отрезвившие его.

Это были первые такты из старого кинофильма «Крестный отец», Невейзер сразу узнал их. Ту-ру-ру-ру-ру, ту-ру, ту-ру, ту-ру-ру... Ту-ру-ру-ру-ру, ту-ру, ту-ру, ту-ру-ру... Невейзер вспомнил, что одно время была мода начинять автомобильные клаксоны именно этой мелодией, особенно это любили делать люди с Кавказа.

Охваченный предчувствием, он побежал на звуки и увидел: вплотную к столу, сверкая, стоял автомобиль, а возле автомобиля стоял, улыбаясь во все стороны, высокий кавказец.

— Извините, пожалуйста, да? — приветствовал он собравшихся с традиционной кавказской вежливостью.

Все молчали и смотрели на Гнатенкова.

Тот смотрел на Катю.

— Ну вот, и дождались жениха, — сказала она его взгляду.

— С одной стороны, мое слово твердое, — сказал Гнатенков. — С другой — я своему слову хозяин. Могу и назад взять.

— Нехорошо! — негромко, но увесисто промолвил Даниил Владимирович Моргунков. — Ты всем пример подаешь, и какой же это получается пример, особенно если иметь в виду дружбу народов? Какой же ты казак после этого?

— А я тогда не казак! — низложил себя Илья Трофимович и сорвал с плеча погон.

— Какой же ты мужчина тогда? — усугубил упрек Даниил Владимирович.

На это Гнатенков ничего не возразил и ничего больше не оторвал от себя.

Кавказец меж тем, не замечая неловкости присутствующих, спросил:

— Где тут до города дорога проехать есть, нет?

— Успеешь! — вскрикнул Гнатенков, посматривая на Даниила Владимировича. — У нас, брат, свадьба, и у нас обычай... В общем, садись! — И твердо указал ему место рядом с невестой.

Кавказец смущенно пробрался, сел.

А Невейзер снимал, снимал, чтобы ничего не пропустить!

— Ты холостой или как? — спросил Гнатенков.

Все молчали, молчали...

— Или как холостой, — ответил кавказец.

— А она моя дочь Катя, — познакомил Гнатенков. — Женись на ней.

Кавказец подумал и встал.

— У нас правило, — сказал он. — Если ты на свадьбе гость и тебе что скажут сделать — сделай. Или убьют. Я не могу отказаться. Женюсь.

— Горько! — закричал Илья Трофимович.

— Горько! — поддержал Моргунков.

После некоторой паузы еще кто-то крикнул, потом еще, и вот уже все дружно скандируют: «Горько! Горько!» — в душе догадываясь, что произошло что-то не совсем суразное, но, с другой стороны, это ведь приличнее, чем свадьба вовсе без жениха.

А кавказец с достоинством поцеловал невесту — едва прикоснувшись.

Наверное, подумал Невейзер, таково их национальное приличие: на людях быть сдержанными. И кавказец, получивший неожиданный подарок, не жадничает, соблюдает свое достоинство.

Но это же невероятно! Откуда он? Явившийся как по вызову, как по заказу, словно знал о словах Гнатенкова? Что-то тут не так, право, не так! А где Рогожин? А как на это реагируют Иешин, Вдовин, Хворостылев? Невейзер стал водить камерой и увидел, что Иешин, мертвецки пьяный, обнял Вдовина, тоже пьяного, но прямого, чинного в своем черном костюме, Хворостылев все так же угрюмо тычет ножом перед собой, а вот Рогожина нигде нет. Надо найти его и посоветоваться. Ведь все тревожнее становится в протрезвевшей душе, гнетет предчувствие, а Рогожина нет, бросил его Рогожин, надо обязательно, срочно найти Рогожина!

Проходя мимо сверкающего автомобиля, Невейзер наткнулся на милиционера Яшмова, который внимательно изучал номерные знаки, заходя то спереди, то сзади. Его действия легко было понять: сзади на машине был совсем другой номер, чем спереди. Яшмов был не в форме и без служебного блокнота, он не мог записать оба номера для сравнения, поэтому он сначала запоминал передний номер и шел к заду машины, держа в уме передний номер и повторяя его. Но, взглянув на задний номер, он тут же забывал передний, он понимал только, что номера отличаются, но какими цифрами — не мог вспомнить. Тогда он запоминал задний номер и, твердя вслух его, шел вперед, смотрел передний номер, но звук собственного голоса мешал ему, он не мог делать два дела сразу: говорить и смотреть глазами, он на секунду обрывал повторение номера, читал этот и тут же забывал тот. Он обрадовался Невейзеру.

— Стой тут! — приказал он ему, а сам в который раз пошел назад. — Какой там номер? — спросил он оттуда.

Невейзер сказал.

— А тут совсем другой! — обрадованно сказал Яшмов. — То есть даже и похожего ничего нет! И, понимаю, хотя бы цифры не совпадали, но тут и буквы другие! Ну, дельцы! — восхитился Яшмов мрачным восхищением и пошел к столу выпить и подумать о той криминальной ситуации, которая сложилась в стране и о которой он хорошо знал из газет, из оперативных районных сводок, — он профессионально и по-человечески переживал и никак не мог понять причину. Каждая газета предлагала свой вариант ответа, и беда Яшмова заключалась в том, что он каждый новый ответ принимал как истинный, но за ним следовал в другой газете другой ответ — еще резоннее и истиннее...

— Что ж, — сказал Невейзер, — мы тут будем пить, а подозреваемый разгуливает на свободе и даже женится!

— Я могу отдохнуть? — спросил Яшмов.

— Для некоторых профессиональных категорий нет выходных дней, — храбро ответил ему Невейзер. — Для поэтов, например. Они же всегда творят. Для философов. Они всегда мыслят. И для милиционеров. Потому что преступление может быть совершено в любой день, у преступников тоже нет выходных дней.

— Согласен! — согласился Яшмов. — Философы и поэты. Согласен! Но могут они писать стихи и мыслить без вдохновения?

Невейзер вынужден был ответить:

— Нет.

— Почему же я должен работать, не имея вдохновения?

— Долг, — коротко напомнил Невейзер.

— Что такое долг? — тут же с живостью поинтересовался Яшмов.

— Чувство необходимости.