Мой инсульт был мне наукой. История собственной болезни, рассказанная нейробиологом - Джилл Тейлор

Правая рука была очень слаба и продолжала болеть, но я могла ею хоть как-то орудовать, пользуясь для этого мышцами плеча.

Энергия моего тела в течение дня то прибывала, то убывала, совершенно иссякая, падая от невысокого уровня до нулевого. Сон позволял немного пополнять ее запасы, и тогда я тратила накопленную энергию, пытаясь что-нибудь делать или о чем-нибудь думать. Когда запасы энергии истощались, мне нужно было снова спать. Я сразу усвоила, что у меня нет постоянного источника энергии, и, когда она вся улетучивалась, я падала без сил. Я поняла, что нужно очень внимательно рассчитывать свои силы. Мне предстояло научиться копить их и восстанавливать во сне.

Под конец второго дня меня навестил Стив, который сообщил, что завтра рано утром в Бостон должна приехать Джи-Джи. Поначалу я не понимала, что значит "Джи-Джи", ведь я забыла даже смысл понятия "мама". Весь вечер, когда я не спала, я пыталась воссоздать этот смысл в памяти, повторяя: "Мама, мама, мама. Джи-Джи, Джи-Джи, Джи-Джи". Я повторяла эти слова, чтобы найти соответствующие папки, открыть их и вспомнить, что это значит. В конце концов я худо-бедно поняла, что такое мама и кто такая Джи-Джи, ― по крайней мере в достаточной степени, чтобы с нетерпением ожидать ее завтрашнего приезда.

Утром третьего дня меня перевели из отделения неврологической интенсивной терапии, и я оказалась в одной палате с очень интересным персонажем. Эта женщина страдала эпилептическими припадками, поэтому врачи обмотали ей голову большим белым полотенцем, от которого во все стороны расходились многочисленные электроды и провода. Провода были подсоединены к разнообразной регистрирующей аппаратуре, установленной вдоль стены в ее половине палаты, и, хотя она могла свободно перемещаться между кроватью, стулом и туалетом, зрелище было еще то! Я уверена, что всем, кто меня навещал, приходило в голову, что она напоминает горгону Медузу. Ей было скучно, и она всякий раз заговаривала со всеми, кто ко мне заходил. Мне же в свою очередь отчаянно хотелось тишины и чтобы внешних раздражителей было как можно меньше. Шум телевизора из ее половины палаты причинял мне боль и высасывал энергию. Я полагала, что эти условия были прямой противоположностью тем, которые способствовали моему излечению.

То утро выдалось бурным. Уже прибыли мои коллеги Франсин и Стив, и несколько врачей непрерывно суетились вокруг меня. Результатом их суеты стала ангиограмма, а это означало, что настало время определения плана моего лечения. Я отчетливо помню тот момент, когда из-за угла в мою палату вошла Джи-Джи. Она посмотрела мне прямо в глаза и подошла к койке. Вежливо и спокойно она поздоровалась со всеми, кто был в палате, а затем приподняла простыню, которой я была накрыта, и легла рядом со мной. Она сразу обвила меня руками, и я вся растаяла, прижавшись к ней как ребенок. Это был поразительный эпизод моей жизни. Она каким-то чутьем поняла, что я больше не та ее дочь, которая была гарвардским ученым, а снова новорожденный младенец. Она говорит, что любая мать на ее месте поступила бы так же, но я не уверена. Первое и главное, в чем мне повезло в жизни, ― родиться ее дочерью. И теперь мне снова удивительно повезло родиться у нее вновь.

Окутанной материнской любовью, мне решительно все нравилось. Мама была доброй и ласковой, хотя и встревоженной, но в целом она была очень мила. Ни с чем не сравнимое ощущение, ведь ничего больше и пожелать нельзя! Мне ввели катетеры, чтобы не нужно было вставать с постели, а теперь эта милейшая женщина вошла в мою жизнь и окружила своей любовью!

А затем начался консилиум. Все познакомились, результаты были на руках, ключевые игроки стояли по местам. Доктор Янг задала тон консилиума, обратившись непосредственно ко мне, как будто я понимала, что она говорит. Мне было очень приятно, что она обратилась не к другим, а прежде всего именно ко мне. Она начала с того, что представила доктора Кристофера Огилви ― нейрохирурга, специализирующегося на артериовенозных мальформациях (АВМ). Доктор Огилви объяснил, что ангиограмма подтвердила наличие у меня в мозгу АВМ ― врожденной мальформации, из-за которой и случилось кровоизлияние. У меня не раз бывали приступы мигрени, которые никак не удавалось снять лекарствами от головной боли. Как выяснилось, врачи и раньше предполагали, что это вовсе не мигрень, а небольшие кровотечения, которые повторялись из года в год.

Я не понимала многого из того, что говорилось во время этого совещания, но сосредоточилась на вещах, передававшихся на невербальном уровне. Выражения лиц, интонации, положение тел во время обмена информацией ― все это было мне интересно. Забавно: меня в некотором роде утешало, что тяжесть моего положения действительно требовала всей этой суеты. Никому не захочется, чтобы такая суматоха поднялась только ради того, чтобы узнать, что ее причиной оказался, например, вовсе не инфаркт, а просто скопление газов.

Когда доктор Огилви описывал проблему с кровеносными сосудами у меня в мозгу, атмосфера в комнате была напряженной. Когда он предложил сделать трепанацию черепа, чтобы удалить остатки АВМ и сгусток свернувшейся крови размером с мяч для гольфа, Джи-Джи не на шутку встревожилась, и ее волнение нельзя было не заметить. Тогда доктор Огилви объяснил, что, если не удалить АВМ хирургическим путем, у меня с большой вероятностью может произойти новое кровоизлияние, и не исключено, что в следующий раз повезет меньше, а помощь не будет оказана своевременно.

Честно говоря, на самом деле я не совсем понимала, что именно со мной предлагали сделать, ― отчасти потому, что клетки мозга, ответственные за восприятие речи, плавали в луже крови, а отчасти просто из-за того, что люди разговаривали слишком быстро. В тогдашнем состоянии я поняла, что они предлагают ввести мне в мозг через бедренную артерию специальный прибор, который позволит отсосать избыток крови и удалить опасный клубок сосудов. Я была в шоке, когда поняла, что их план состоит в том, чтобы вскрыть мне голову! Ни один уважающий себя нейроанатом никогда не позволил бы вскрывать ему голову! Если и не благодаря своим профессиональным знаниям, то по крайней мере интуитивно я понимала, что соотношение давлений грудной, брюшной и черепной полостей так тонко уравновешено, что любое серьезное вмешательство, такое как трепанация черепа, немедленно приведет энергетическую динамику организма в полный разлад. Я боялась, что если мне, с моими и без того истощенными силами, еще и вскроют голову, я уже никогда не смогу восстановить ни функции своего тела, ни утраченные когнитивные способности.

Я очень ясно дала понять, что ни при каких обстоятельствах не соглашусь, чтобы мне вскрывали голову. Казалось, никто не осознает, что мое тело и без того уже совсем сдулось и что я не переживу еще одного тяжелого удара ― даже если этот удар будет очень точно рассчитан. Тем не менее я понимала свое бессилие и знала, что нахожусь во власти собравшихся в палате.

Консилиум закончился тем, что идею трепанации черепа временно положили под сукно, хотя всем присутствующим (кроме меня) было ясно, что Джи-Джи теперь предстояло убедить меня согласиться на эту операцию. Джи-Джи интуитивно понимала мои страхи и попыталась меня успокоить: "все хорошо, милая, можно и не делать операцию. Что бы там ни было, я о тебе позабочусь. Но если тебе не удалят твою АВМ, всегда будет оставаться возможность, что в твой мозг снова начнет извергаться кровь. Если так, то ты можешь переехать ко мне, и я не отойду от тебя ни на шаг всю оставшуюся жизнь!" Моя мама ― замечательная женщина, но прожить всю оставшуюся жизнь так, чтобы она не отходила от меня ни на шаг, вообще-то не в входило в мои планы. Через пару дней я согласилась на операцию по удалению АВМ. Моей же задачей стало за ближайшие недели сделать свое тело достаточно сильным, чтобы оно смогло пережить нависший над ним удар.