Мой инсульт был мне наукой. История собственной болезни, рассказанная нейробиологом - Джилл Тейлор

Мне безумно повезло, что обо мне заботилась именно Джи-Джи. Если ее спросить, она скажет, что не имела ни малейшего представления о том, что должна была делать, и просто пустила дело на самотек. Она интуитивно понимала, что для перехода от Л к С мне нужно было вначале выучить А, затем В и лишь затем С. Это было похоже на то, как если бы мой мозг снова стал мозгом младенца и мне пришлось учиться почти всему с самого начала. Я вернулась к основам. Я училась ходить. Училась разговаривать. Читать. Писать. Собирать пазлы. Процесс физического восстановления был очень похож на этапы нормального развития. Мне предстояло пройти каждый этап, освоив данный уровень способностей, после чего естественным образом открывался переход на следующий уровень. Метод состоял в том, чтобы научиться раскачиваться, а затем приподнимать туловище, прежде чем научиться садиться. Научиться садиться и раскачиваться вперед, прежде чем научиться вставать. Научиться вставать, прежде чем сделать первый шаг, научиться более или менее уверенно держаться на ногах, прежде чем самой подниматься по лестнице.

Самое главное ― мне требовалась готовность пытаться. В попытках для меня заключалось все. Попытка ― это когда я говорю своему мозгу: "Эй, мне нужна эта связь, и я хочу, чтобы это произошло". Мне может понадобиться пытаться, пытаться и еще раз пытаться хоть тысячу раз, не добиваясь никаких результатов, пока не появится хоть какой-то намек на результат, но если я не буду пытаться, этого может не произойти никогда.

Джи-Джи начала учить меня ходить, помогая дойти от кровати до ванной и обратно. Этих упражнений было достаточно на целый день! После одного такого похода мне нужно было спать часов шесть! В первые дни я именно так и делала. Я очень много спала, тратила кучу сил на походы до ванной и питание, а иногда еще и некоторое время лежала, прижавшись к маме. Затем я снова засыпала до следующего раунда. Когда я освоила путь до ванной, я начала также ходить к дивану в гостиной, на который я могла сесть и перекусить. Немало серьезных усилий потребовалось мне на то, чтобы научиться нормально пользоваться ложкой.

Один из ключевых факторов успешного восстановления состоял в том, что как Джи-Джи, так и я сама проявляли по отношению ко мне исключительное терпение. Ни одна из нас не сетовала на то, чего я не могла делать. Напротив, мы всегда восхищались тем, что у меня получалось. Излюбленная поговорка моей мамы в неприятные моменты была: "Могло быть и хуже!" Мы обе понимали, что, каким бы мрачным ни было, на первый взгляд, мое положение, оно могло быть и намного хуже. Я должна сказать, что Джи-Джи помогала мне замечательно. Я младшая из трех ее детей, и в первые годы моей жизни мама была очень занятой женщиной. Как приятно было снова стать ребенком, зависящим от нее не меньше, чем тогда! Джи-Джи была добра и вместе с тем настойчива. Она никогда не повышала голос и не критиковала меня. Я была ранена, и она это понимала. Она относилась ко мне с теплотой и любовью, и ей было неважно, понимала я это или нет. Мы были поглощены работой над моим восстановлением, и каждый момент времени приносил нам новые надежды и возможности.

Празднуя успехи, мы с мамой разговаривали о моих способностях. Она превосходно умела напоминать мне о том, чего я не могла сделать еще вчера и как далеко продвинулась за сегодня. Она безошибочно разбиралась в том, что я уже умела делать и какие препятствия мешали мне на пути к своей цели перейти на следующий уровень. Мы праздновали все мои достижения. Она помогала четко определиться с тем, что стоит попробовать сделать дальше, и помогала разобраться в том, что я должна предпринять, чтобы этого добиться. Она помогала мне не сбиться с пути, обращая внимание на различные детали. Многие перенесшие инсульт жалуются на то, что процесс восстановления остановился. Я часто думаю, что, быть может, на самом деле их беда в том, что некому обратить внимание на небольшие успехи, которых им удается добиться. Если граница между тем, что человек умеет делать, и тем, что не умеет, не определена достаточно четко, он не знает, что стоит пытаться сделать дальше. Чувство безнадежности может встать на пути дальнейшего восстановления.

У меня был надувной матрас, который мама накачала воздухом, устроив себе небольшую спальню на полу в гостиной. Она заботилась обо всем: покупала еду, отвечала на звонки, оплачивала счета. Она была очень внимательна и давала мне возможность спать сколько угодно. Как я уже говорила, мы обе решили, что моему мозгу лучше знать, что ему нужно, чтобы поправиться. Учитывая, что я спала не из-за депрессии, мы оберегали целебную силу сна.

Когда я вернулась домой, мы дали моему мозгу возможность установить собственный распорядок. Я спала часов по шесть, а затем бодрствовала минут по 20. Средняя продолжительность одного полного цикла сна обычно составляет от 90 до 110 минут. Если я просыпалась раньше времени по каким-то внешним причинам, мне приходилось снова засыпать и начинать этот цикл заново. Я просыпалась с тяжелой головной болью, раздраженной и не способной ни сортировать сенсорную информацию, ни сосредоточиться. Чтобы ничто не мешало мне, я спала с берушами, а Джи-Джи убавляла звук телевизора и телефонного звонка.

После нескольких дней постоянного сна мои запасы энергии стали позволять бодрствовать несколько дольше. Мама была превосходным наставником, под ее руководством я не тратила впустую ни времени, ни сил. Когда я не спала, я как губка впитывала знания, а она или давала мне какую-нибудь работу для рук, или помогала делать различные упражнения для всего тела. Но всегда, когда я хотела спать, мы считали, что мой мозг сделал все, что мог, и давали ему возможность поспать, чтобы отдохнуть и усвоить выученное.

Изучать жизнь и находить потерянные папки в своих архивах вместе с Джи-Джи было сказочно интересно. Она быстро усвоила, что мне бессмысленно задавать вопросы, требующие ответа "да" или "нет", если ей нужно узнать, что я думаю. Если речь шла о чем-то, до чего мне не было никакого дела, мне слишком просто было отвлечься от содержания вопроса и сказать первое, что придет в голову. Чтобы убедиться, что я внимательно ее слушаю и действительно стараюсь работать головой, она задавала вопросы, предполагавшие несколько вариантов ответа. Например, она говорила так: "На обед можно сделать суп минестроне", ― и тогда мне приходилось рыться в памяти, пытаясь разобраться, что такое суп минестроне. Когда я понимала, что это такое, она предлагала мне на выбор еще один вариант: "Или поджарить бутерброд с сыром". И снова мне приходилось копаться в памяти, чтобы разобраться, что это такое. Когда образ бутерброда с сыром возникал передо мной и я понимала, что это, она продолжала: "Или сделать салат с тунцом". Я помню, как повторяла про себя: "С тунцом, с тунцом, с тунцом", ― никакого образа не всплывало, и я никак не могла понять, что это. Тогда я спросила: "С тунцом?" А мама ответила: "Тунец ― морская рыба, белое мясо с майонезом, луком и сельдереем". Поскольку я не могла найти в своем архиве папку про салат с тунцом, именно его мы и выбрали на обед.

Телефон звонил не переставая, и Джи-Джи без устали держала всех в курсе моих каждодневных успехов. Ей казалось важным, что было кому рассказать, как хорошо идут дела, а меня, в свою очередь, ободряло ее позитивное отношение к происходящему. День за днем она постоянно рассказывала мне о моих успехах, напоминая, какой большой путь мы уже проделали. Время от времени меня приходили навестить друзья, но Джи-Джи поняла, что общение с людьми истощает запасы энергии, отнимая силы и интерес к работе. Она приняла волевое решение, что восстанавливать работу моего мозга намного важнее, чем принимать гостей, поэтому стояла на страже в дверях и строго отграничивала время общения с посетителями. Телевизор тоже отнимал у меня ужасно много энергии, а по телефону я разговаривать не могла, потому что мое восприятие речи полностью зависело от возможности одновременно читать по губам то, что мне говорили. Мы обе заботились, что бы я делала только то, что способствовало моему выздоровлению, и ничто другое.