Прелестная беглянка - Барбара Картленд

Петрине брат Клэр не очень нравился. Он действительно оказался «модником» и при этом еще напускал на себя томный вид, щурился и говорил таким тоном, словно все ему давно уже наскучило на этом свете. Так было принято в «кружке денди», но Петрину это страшно раздражало. В отличие от виконта Фредерик Броддингтон с каждой встречей нравился ей все больше и больше. Но сейчас было ясно, что Фредерик замечает только Клэр, и Петрине ничего лучшего не оставалось, как поддерживать вежливый разговор с Кумбом.

Однако это у нее плохо получалось, и в какой-то момент у Петрины появилось ощущение, будто сестра оказала на виконта давление и заставила его пойти с ними «для ровного счета».

Все же виконт был любезен и даже заказал для присутствующих знаменитую, невероятно дорогую воксхоллскую ветчину, а также шампанское, которое, впрочем, как показалось Петрине, уступало по качеству тому, что пили в Стэвертон-Хаусе. После нескольких неудачных попыток завязать оживленную беседу с виконтом Петрина сосредоточила все свое внимание на картинах, развешанных по стенам ротонды. По преданию, они принадлежали кисти Хогарта и изображали Генриха VIII и Анну Болейн.

Из ниши она могла также видеть разукрашенную двойную оркестровую площадку, напоминавшую китайскую пагоду, хотя над ней и развевались геральдические перья принца Уэльского.

Музыканты играли, и несколько пар танцевали, но большинство прогуливались, разглядывая друг друга в свете пяти тысяч масляных ламп — Воксхолл считался одним из самых ярко освещенных мест в Лондоне.

— Когда начнется концерт? — спросила Петрина у виконта.

— Уже, наверное, скоро, — ответил он, — но я пойду узнаю поточнее.

Он с такой готовностью покинул ее, что Петрина заподозрила, нет ли у него других причин оставить ее общество. Однако она в его отсутствие не скучала, с интересом наблюдая за присутствующими.

Фредерик Броддингтон нашептывал что-то Клэр, очевидно любовные признания, а Клэр, с разгоревшимися от волнения щечками, выглядела очень хорошенькой и очень счастливой.

Петрина отодвинулась как можно дальше на другую сторону ниши, чтобы даже случайно не подслушать их речи. И тогда через тонкую перегородку, отделявшую их нишу от соседней, до нее донесся знакомый голос:

— ...Она не только поет божественно, но еще и очень соблазнительна. Наш благородный граф это оценил по достоинству.

— Будь он проклят! Опередил меня в этих скачках на самую малость. В следующий раз ему это не удастся! — ответил другой голос, незнакомый Петрине.

— Ты хвастаешь, Рэнлэг! — засмеялся первый говоривший, и Петрина узнала лорда Роулока.

Более того, она была знакома и с его собеседником — на одном из балов ей представили герцога Рэнлэга, и она даже танцевала с ним.

Тогда он показался ей хвастливым, самоуверенным молодым человеком, который держался с ней подчеркнуто небрежно.

— Слышал, что Стэвертон купил Ивонне дом в Парадиз-Роу, в Челси; по роскоши ему нет равных. Граф и здесь побил все рекорды.

— А я не только слышал об этом доме, но и побывал там, — сказал герцог.

— Бог мой! — воскликнул лорд Роулок. — Ты что же, пролез через замочную скважину? Не верю, чтобы граф пригласил тебя посмотреть на интерьер.

— Ну, я и сам не промах! — хвастливо заявил герцог. — Буду с тобой откровенен, Роулок, наша французская очаровательница дала мне ясно понять, что без ума от меня.

Лорд Роулок не ответил, и герцог продолжал:

— Но я был с ней честен. Я сказал, что у меня не такой глубокий карман, как у Стэвертона, и мы пришли к дружескому соглашению.

— Какому же?

Петрина не могла видеть лица герцога, но была уверена, что он смотрит победителем, самодовольно подмигивая приятелю.

— Когда кошка уходит, мышки резвятся! — уклончиво ответил герцог и многозначительно усмехнулся.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Сам догадайся! Стэвертон иногда отлучается из Лондона; не бывает он в Челси и когда его вызывает требовательная леди Изольда.

— Ты хочешь сказать?.. — выдавил из себя лорд Роулок.

— ...что я очень желанный гость в доме нашей маленькой французской певуньи.

Лорд Роулок даже вскрикнул:

— Ради бога, старина, будь поосторожнее во всем, что касается Стэвертона! Он стреляет без промаха, и, я уверен, никому не позволит, тем более тебе, посягать на свою собственность.

— Но я сама скромность, дорогой друг, — с беспечностью отвечал герцог. — Кроме того, увидев, какие бриллианты Ивонна выманивает у своего покровителя, я понял, что у нее нет намерения потерять его.

— Ну, ты, значит, смелее меня, — заметил лорд Роулок.

— Да, тебе не хватает напора и решительности, чтобы получить от жизни то, чего ты хочешь.

— Это — твое жизненное кредо? — спросил лорд Роулок изменившимся тоном.

— Я всегда умел добиваться своей цели, — ответил герцог, — если даже для этого нужно было пойти на известный риск. — Он засмеялся: — Когда я лежу в постели Стэвертона с его любовницей и пью отличное шампанское Стэвертона, я повторяю про себя: «До чего же ты ловок, Рэнлэг!»

— Я тоже хочу выпить за это, — ответил лорд Роулок. — Ты подал мне мысль, и, если мне удастся ее осуществить, я буду тебе искренне благодарен.

— Ну что ж, я рад, что оказался тебе полезен.

Петрина слышала, как они чокнулись бокалами, потянувшись, наверное, через столик.

Невольно она подслушала разговор герцога Рэнлэга и лорда Роулока, которых ей было велено вычеркнуть из списка знакомых. Но самое неприятное было то, что они смеялись над графом, полагая, что он одурачен. Это рассердило Петрину.

У нее, однако, не было времени, чтобы поразмыслить над услышанным: вернулся виконт и сообщил, что начинается выступление Ивонны Вуврэ. И точно, едва он успел сесть на место, как распорядитель, о появлении которого возвестили звон металлических тарелок и барабанный бой, объявил о выходе примадонны:

— Дамы и господа! Сегодня мы имеем честь услышать пение одной из самых знаменитых примадонн во всей Европе. Гражданка Франции, она пела в известной парижской «Опера» и в миланском «Ла Скала». За удивительный по красоте голос эту женщину называют Соловьем. Мне выпало величайшее удовольствие предоставить вам возможность насладиться пением мадемуазель Ивонны Вуврэ.

Раздался шквал аплодисментов, и распорядитель вывел на балкон обладательницу знаменитого сопрано. Даже на расстоянии, с того места, где она сидела, Петрина не могла не заметить, насколько привлекательна француженка. У нее были огромные глаза, опушенные длинными ресницами, и красиво очерченные пурпурные губы. Бледность лица подчеркивали темные волосы — темнее, чем у леди Изольды, и казалось, что в них поблескивают голубые огоньки.

Одета она была в изящное длинное платье, усыпанное блестками, которые отражали свет многочисленных ламп и создавали впечатление, будто ткань платья соткана из лунного света.