Форсаж на крови - Николай Леонов

– Да, видел. – Бизон с трудом отдышался. – Было круто, детка. Думаю, мы сработаемся. – Он дважды громко кашлянул и поплелся к зданию СТО, на ходу выуживая из-под куртки портсигар. Старовойтова последовала за ним. Макс нарисовался на пороге, едва они приблизились.

– Эй! А она куда? – недовольно протянул он, широко расставляя ноги и расправляя плечи.

Бизон только отмахнулся от соратника как от назойливой мухи:

– Она со мной, брат. Все путем.

– А почему Костю отпустили? – Ермаков обернулся через плечо, затравленно взирая на сыщиков из-под запотевших стекол очков. Руки заведующего уже не просто дрожали, они буквально ходили ходуном. – Он что?.. Вне подозрений? По-вашему, только я один во всем виноват?

Гуров молча отступил в сторону, первым пропуская Дмитрия Ульяновича в кабинет. Тот пару секунд в нерешительности потоптался на пороге, а затем все же перешагнул его. Прошел к своему рабочему столу и сел, пряча от сыщиков свои трясущиеся руки. Стекла очков совсем запотели, но Ермаков не торопился их протирать. Испуганно наблюдал за тем, как опера занимают кресла напротив него.

– А разве вы сами не признались, Дмитрий Ульянович? – открыто улыбнулся Крячко.

– В чем?

– В том, что это вы один во всем виноваты… Что смерть Куприянова целиком на вашей совести…

– Когда я такое говорил? – Ермаков отшатнулся, как от пощечины.

– Недавно. В кабинете главного врача, – напомнил Станислав. – Даже слезу пустили, как мне помнится. Очень душевно получилось. Лично я был растроган до глубины души. Вам процитировать ваши слова?

– Нет, не нужно. – Лицо заведующего хирургическим отделением скривилось. Казалось, он и сейчас готов был расплакаться. – Я вспомнил… Да… Было… Я сказал, но… Это было… Как бы фигура речи, что ли…

– Оригинальная фигура, – понимающе качнул головой Крячко и тут же повернулся к напарнику: – Как тебе, Лева? Кстати, ты обратил внимание на то, что уважаемого Дмитрия Ульяновича взволновал вопрос только о том, почему мы отпустили Константина Перекатнова? Отсутствия Златогорского он вроде как и не заметил…

– Обратил, – негромко ответил Гуров.

Он не спускал глаз с Ермакова. Их взгляды встретились, и Дмитрий Ульянович невольно поежился. Нервно облизал губы.

– Хотите выпить, господа? – неожиданно предложил заведующий.

– Конечно, – поддержал медика Крячко. – Но мы вроде как на работе. А вот у вас… У вас рабочий день давно закончился, так что вы вполне можете себе позволить.

– Правда? – Глаза Ермакова вспыхнули. – Тогда я, пожалуй…

Его рука уже потянулась к верхнему выдвижному ящику стола, но Гуров остановил допрашиваемого:

– Повремените минуту, Дмитрий Ульянович. Выпить вы еще успеете. Для начала один вопрос. Всего один…

– Хорошо, – нетерпеливо откликнулся заведующий. – Какой? Спрашивайте…

– Ваша истерика в кабинете главного была ведь не просто так? Не фигура речи, как вы только что заявили? Верно? Вам хорошо известно, по какой причине ваш старый друг и коллега свел счеты с жизнью. Я прав?

В комнате повисла гнетущая тишина. Казалось, напряжение в воздухе было таким вязким, что его можно было резать скальпелем. Ермаков тяжело дышал, переводя взгляд с Гурова на заветный ящик стола и обратно. Он снова облизнулся. Желание немедленно выпить затмило все остальное.

Лев решил дожать оппонента:

– Скажу вам честно, Дмитрий Ульянович: я не верю в ваши бредни о потере доверия, о репутации и тому подобной софистике… Конфликт, приведший к самоубийству Куприянова, имел вполне реальную основу. И вы знаете какую. Вашей прямой вины в случившемся нет… Ни один по-настоящему виновный человек не станет плакаться и кричать, что он виновен. – Полковник говорил как заправский психолог: вкрадчиво, доверительно и со знанием дела. – Но так обычно ведет себя тот, кто сознательно или подсознательно покрывает виновного. Кого вы покрываете, Дмитрий Ульянович? Перекатнова?

Ермаков машинально кивнул, и уже одного этого едва заметного кивка Гурову было достаточно. Крячко слегка улыбнулся. Лозинский, как всегда, оказался прав. Расколоть заведующего будет несложно. Алкогольная зависимость не способствует стойкости духа.

Дмитрий Ульянович, не спрашивая разрешения вторично, выдвинул ящик стола и трясущимися руками извлек из него бутылку водки. Затем – заляпанную жирными пальцами стеклянную рюмку и половинку надгрызенного яблока. Наполнил рюмку почти до краев.

– Меня лишат практики, – сокрушенно буркнул себе под нос старый медик, после чего немедленно выпил и откусил краешек яблока.

Не прошло и десяти секунд, как дрожь в руках Ермакова прекратилась. Еще через пять секунд он облегченно выдохнул. Налил себе новую полную рюмку.

– Витя доверял мне… – уронив голову на грудь и не глядя на сыщиков, начал свою исповедь Дмитрий Ульянович. – Всю жизнь доверял. А я его подвел… Мы вместе учились, вместе защищались, вместе начинали тут, в шестой… Эта больница была полной развалюхой, когда мы пришли. Витя поднял ее практически с нуля… Вернее, сначала мы вместе поднимали, а потом… – Ермаков выпил и постучал указательным пальцем по опустевшей рюмке. – Я как-то незаметно пристрастился к этому.

– Куприянов знал о вашем пристрастии? – спросил Гуров.

– Знал. Но верил, что я держу ситуацию под контролем. Я добросовестно выполнял свою работу… Нареканий не было, никакого криминала тоже… Но Витя прекрасно понимал при этом, что выше заведующего отделением мне уже не подняться. А Костя… Костя – наш ученик…

– Что не так с Перекатновым, Дмитрий Ульянович? – решительно перебил Лев.

– С Перекатновым? С Костей? – Заведующий поморщился. – Признаюсь, мне даже говорить об этом противно. О нем…

– Понимаю. Но поговорить все же придется.

– Да… Придется… Хотя для меня это тоже конец. Все… – Ермаков залпом осушил очередную рюмку и закусил яблоком. После принятых «на грудь» ста пятидесяти граммов он начал преображаться. Приосанился. Взгляд стал более уверенным. Речь не такая сбивчивая. Даже голос заметно прорезался. – Но рано или поздно это ведь должно было случиться. Верно, господа? Всему приходит конец. Это нужно просто принять. Принять с достоинством. С высоко поднятой головой. В конце концов, греха на мне нет… А Перекатнов… Пусть он сам за свои грехи отвечает. Как перед людьми, так и перед Богом.

– Что он натворил?

– Пересадка органов. – Ермаков снова налил себе водки. Но уже не целую рюмку, а половину. – Но не плановая пересадка, а по какой-то своей схеме. И со своей финансовой выгодой, я полагаю. В грязные детали я не вникал… Да и не собираюсь этого делать. Важен сам факт… Где-то полгода назад я заметил неладное. Костя делал операции по пересадке органов не тем людям, которые первыми стояли в списке нуждающихся. Я прямо спросил его, кому отдается приоритет? Он ответил – нуждающимся. Меня такой ответ не удовлетворил. Я поднял бумаги и знаете, что выяснил? Костин список нуждающихся состоял исключительно из людей состоятельных. Странный подход, не находите, господа? Если не верите, можете убедиться сами. Все зафиксировано в базе данных. Все – кроме главного! – Он демонстративно поднял вверх указательный палец. – Сами органы! Доноров нет. Ни по одному из документов. То есть там, конечно, имеются и документы, и доноры, но я знаю истинное положение вещей в нашей больнице. Вся Костина документация – липа. У шестой горбольницы нет таких широких ресурсов. А у Кости, получается, они есть. Где он берет органы?