Иллюзия разобщенности - Саймон Ван Бой

— Дэнни — знаменитый режиссер, — радостно сказала Ракель.

— Вот как? — спросила сестра, поправляя жалюзи. — Как вас зовут? Я ему скажу, что встретилась с вами.

Когда на лицо Ракель упали закатные лучи, Дэнни увидел, насколько она больна.

По дороге из палаты он остановился поговорить с сестрой. Она пила содовую через соломинку и смотрела что-то на испанском.

— Вот моя визитка, — сказал Дэнни. — Пусть ваш сын позвонит и договорится о встрече у меня в офисе.

— Вы серьезно?

— Просто пусть позвонит.

Она поставила содовую и поднялась.

— Мистер, я могу для вас что-нибудь сделать? С вашей стороны это так любезно, просто не верится. Вы поможете моему сыну.

— Просто сделайте так, чтобы она поправилась, — сказал Дэнни. — Сделайте так, чтобы она поправилась, потому что без нее нам всем крышка.

Покормив собак, Дэнни не лег, а стал перебирать старые фотографии. Некоторые заставили его плакать, потому что он вспомнил, каково это — быть ребенком.

Он съел сэндвич и составил список тех, кто его когда-либо любил. Повесил его на холодильник и зачитал вслух.

Утром он поплавал в бассейне с собаками, потом сел за кухонный стол и стал рисовать изогнутые линии. Потом соединил их, и получились фигуры. Вместе фигуры сложились в слова и образовали содержание письма, начинавшегося так:

Он выпил кофе и перечитал письмо, перечитывал снова и снова, пока не выучил наизусть.

Потом вышел из дома и сел у бассейна.

Одна из собак побежала следом и улеглась у его ног.

Он думал о канале, о кучах мусора, о старой мебели, размокшей от дождя, о сорняках летом, о черной воде, по которой когда-то ходили баржи, в город и прочь из него. Видел, как грузовики сдают задом в грузовые отсеки за супермаркетом. Слышал, как отъезжает, открываясь, балконная дверь, чувствовал алюминиевую ручку, которая зимой была холодной. Вспоминал свою прежнюю спальню в Манчестере, пижаму в гоночных машинках, скрипучие шлепанцы, которые носил, пока пальцы не стали из них торчать, тихий голос матери и колыбельные, под которые уплывал в сон. Как прыгал на кровати. Как играл в машинки на ковре. Как решал, какого медвежонка взять с собой на ночь.

Он встал над малышом и коснулся его волос. Но малыш не шелохнулся — он не мог ощутить, что его вспоминают.

Дэнни сел на кровать и обвел пальцем контуры мультяшных героев на одеяле. Взглянул на простое спящее лицо и ощутил клокотание снов внутри.

А потом Дэнни испытал чувство, которого прежде не знал, — острую жалость, освободившую его от немыслимой тяжести. И мальчик, к которому он тянулся в полумраке, голова, которой касался, была не его, то были мягкие вьющиеся волосы его спящего отца, маленького, одинокого, страдающего, отчаявшегося и напуганного.

Мама предупредительно дождалась, чтобы Филипп вернулся домой, прежде чем сообщила новости о дедушке Джоне. Папа тоже был дома, а потом приехал Дейв с цветами.

Мы точно не знаем когда, но я накануне с ним разговаривала, и, судя по голосу, у него все было хорошо. Мы долго говорили о новой выставке, которая у нас открывается: американские фотографии, потерянные в Европе во время Второй мировой.

Я рассказала дедушке Джону, что моя задача — сделать выставку доступной для незрячих. Он хотел узнать побольше, и я ему объяснила, как мне описали одну фотографию: молодая американка позирует на ограждении на Кони-Айленде, в платье из «Лорд энд Тейлор». А я после этого найду похожее винтажное платье, чтобы посетители его трогали и нюхали, пока им будут рассказывать, что фотографию прислали Хейли и Себастьян Дазен из Сен-Пьера, во Франции, как они детьми нашли ее в обломках американского бомбардировщика В-24 в лесу за своей фермой. Я рассказала дедушке Джону о фотографии, потому что он летал на В-24. Объяснила, как буду использовать модель В-24, стоявшую у меня в комнате, и хвастаться, что на таком самолете летал мой собственный дед.

Рассказала, что директору музея понравилось название, которое я придумала для выставки, и как один из стажеров сказал, что видел рекламу МуСИ на боку автобуса в Нью-Йорке, там огромными буквами было написано название выставки: ИЛЛЮЗИЯ РАЗОБЩЕННОСТИ. Я все это рассказывала дедушке Джону, а он слушал и говорил, как он мной гордится. Я подумать не могла, что этот разговор станет для нас последним.

Филипп только раз видел дедушку Джона, на нашей свадьбе в Саутгемптоне. Они разговорились о видах рыбы, которую его родители подавали на обед, когда он был маленьким.

Он хотел, чтобы Филипп рассказал, как мы познакомились, и поверить не мог, что все так было, потому что Харриет сделала ему предложение в Монтоке, возле доков, где стоял корабль Филиппа. Эта черта была из тех, что мне так нравились в дедушке Джоне: он всегда задавал вопросы и старался установить связь.

Мы с Филиппом полетели в Англию на следующий день после моих родителей. Папа встретил нас в Хитроу, а потом отвез в поместье дедушки в Восточном Сассексе. Полет я перенесла хорошо, но когда вошла в парадную дверь и ощутила самый запах дома, поняла, что дедушка Джон умер, и мы приехали, чтобы похоронить его тело возле бабушки.

Папа с Филиппом после обеда поехали за продуктами, а мы с мамой разбирали дедушкины вещи. Она вкладывала предметы мне в руки и описывала их. Мама удивилась, когда я сказала, чтобы она продала дом. Она тоже этого хотела, но думала, что я буду сильнее переживать. В глубине души я знала, что сохранив дом, я пыталась бы таким образом сохранить дедушку живым.

— А когда мы его продадим, — сказала я, — раздай деньги, потому что нам и так хорошо, а дедушка бы этого хотел.

— Мы говорим о миллионах фунтов, Амелия, — ответила мама, но я чувствовала, что она отчасти согласна.

Потом мы обе плакали, обнявшись. Было хорошо, и все это помогло нам подготовиться к тому, что нас ждало.

На следующий день Филипп осматривал дом и наткнулся на дедушкин старый «Роллс-Ройс», на котором он раньше каждый день ездил в деревню за газетами и хлебом. Только в машине бабушка разрешала ему курить сигары. Филипп сказал, что над двигателем нужно поработать, но в остальном машина в отличном состоянии. Я ответила, что он может ее взять, но потом, когда мы легли, он сказал, что машина ему не нужна, и я поняла, как мне повезло, что рядом со мной кто-то, кто меня так хорошо знает.

За пару дней до поминальной службы мама отвела меня в свою бывшую школу. Ее закрыли, ворота были заперты, но мы пробрались внутрь. Мама сводила меня туда, где курила с другими шестиклассницами. Потом отвезла в парк, куда дедушка каждое воскресенье возил ее кататься на качелях.