Темница тихого ангела - Екатерина Островская

Алиса… Может, именно она – подарок судьбы? Она красива, умна; она страстная и нежная любовница. Она популярна и богата. Ей ничего от него не надо, кроме него самого. Но если Алиса – подарок судьбы, то что-то надо отдать взамен: просто так никто ничего не дарит. Даже судьба.

Ближе к вечеру он созвонился с отцом.

– Меня включили в состав Комиссии по помилованию, – сообщил он.

– Поздравляю, но тебе это надо?

– А ты не слышал об этом?

– От кого я мог слышать?

Николай промолчал.

И тогда отец сказал:

– Честное слово: я слышу впервые. И не знаю: поздравлять тебя или просить отказаться.

Тут как раз позвонили в дверь – пришла Алиса, разговор пришлось свернуть. Она казалась веселой и беззаботной, от нее пахло дорогим виски, и она спешила.

– Даже до утра не останусь. Завтра у меня встреча с руководством канала. Я решила запустить собственную программу, стать и ведущей, и продюсером. Программа называется «Ужин со звездой». Я буду беседовать в пустом ресторане за столиком при свечах с разными знаменитостями. Потом заиграет оркестр, и мы будем танцевать под прекрасную музыку в пустом зале и разговаривать. Не хочешь быть моим первым гостем?

– Одним интервью больше, одним меньше, – ответил Николай, – меня это мало заботит: мне нужна ты.

Она ушла утром. Всю ночь в окна бил злой завистливый ливень.

Василий Ионович Локотков оказался вовсе не забавным старикашкой, каковым его описал Пал Палыч. Академик, несмотря на свои восемьдесят лет, был подвижным крупным мужиком – лысым и безбровым. Возраст выдавали разве что старческие пигментные пятна на лысине и на тыльных сторонах ладоней. Рукопожатие Локоткова было сухим и крепким.

– Любезный Николай Александрович, в курс дела вас введут другие люди, а я просто объясню стратегическую задачу. С самого начала вы должны уяснить себе, что мы не занимаемся судебными ошибками, пересмотрами приговоров, выяснением обстоятельств дела, характеристиками личностей осужденных: по большому счету, нам на это, простите за грубое слово, плевать. Мы – орган милосердия. В стране сейчас сидит за решеткой почти миллион людей. Кого-то на преступления толкнули жизненные обстоятельства, кто-то, вероятно, получал удовольствие, совершая противоправные деяния, – все люди разные, но мы должны быть милосердны ко всем. В той или иной степени, разумеется. Конечно, каждое прошение о помиловании не доходит до нас: есть специально обученные люди, которые фильтруют поступающие к нам заявления. Но даже по тем, что выносятся на заседания комиссии, мы не всегда принимаем положительные решения. А бывает и наоборот. Вот мне как-то сообщили, что в какой-то колонии содержится женщина, получившая четыре года за то, что пыталась вынести с территории птицефабрики двух замороженных цыплят. Знаете, такие потрошеные… Я как узнал, так сразу в Верховный суд позвонил, и в Минюст еще. «Что, говорю, за хрень такая! У бабы трое детей, а зарплату на фабрике уже полгода не платят!» Короче, наслали на эту фабрику ревизию, налоговую и прочих орлов. Директора сняли, главбуха тоже, кого-то еще – к чертям собачьим!

– А женщину освободили? – поинтересовался Николай.

– Конечно. А куда они денутся! Тогда как раз амнистия была к очередному Дню Победы, а она уже больше половины срока отсидела.

– Простите, а приговоренные к пожизненному сроку могут рассчитывать на помилование?

– Разумеется! Никто не мешает им рассчитывать. Только кто же им даст помилование – подонкам этим! Пусть судьбу благодарят и мораторий на смертную казнь за то, что хоть жизнь им сохранили. Уяснили стратегическую задачу?

Николай кивнул, и тогда Локотков пригласил в кабинет какого-то невзрачного человечка, представил его как своего помощника и руководителя технического персонала.

– Григорьев, – произнес человечек тихим голосом и продолжил: – Если вы желаете посмотреть, как проходит вся черновая работа, то я готов показать.

– Да, да, – обрадовался Локотков, – покажи. А мне как раз в Минюст звонить надо.

До обеда Николая вводили в курс дела. Он не понимал ничего, просто смотрел поданные прошения. Работа в комиссии показалась ему не такой уж простой, как ее описал Шабанов. «Вот влип!» – подумал в какой-то момент Торганов и решил отказаться.

Но Григорьев, словно прочитав его мысли, сказал:

– Вся эта черновая работа вас никоим образом не касается, вас будут приглашать на заседания комиссии и показывать уже подготовленные решения. Проголосуете, и свободны до следующего раза.

– Но как я смогу голосовать, не представляя даже, чью судьбу решаю? А вдруг что-то важное проскользнет мимо.

– Разумеется, – согласился помощник Локоткова, – никто не запрещает вам контролировать нашу работу. Только вам быстро надоест.

Обедал в тот день Николай с Григорьевым, разговаривал с ним, а больше слушал. Сидели они в маленьком кафе с грязными стенами. Посетителей оказалось немного, и все они были похожи на грабителей, которые словно дожидались момента, когда исчезнут лишние свидетели, чтобы тут же напасть на стойку и украсть кассу и пивной автомат. Еще на стойке стоял телевизор, с экрана которого переодетый женщиной мужчина, задирая юбки, громко орал под музыку:

Гоп, гоп, гоп – все будет хорошо!

Все будет хорошо, я это знаю…

Пообедав, Григорьев отправился на работу, а Николай на студию телевидения – участвовать в каком-то популярном шоу в качестве почетного гостя.

День шел за днем, и каждый почти ничем не отличался от предыдущего. С утра Торганов садился за роман, мучился часа четыре, потом связывался с Витальевым и болтал с ним на отвлеченные темы. После обеда отправлялся в комиссию или на телевидение, куда его стали приглашать через день. Участие в различных программах ничего не давало, порой раздражало, но издатель настаивал, скорее всего, вызовы на телевидение тоже им оплачивались. Торганов решил сделать перерыв и не отзываться на приглашения телевизионщиков и какое-то время не ходить в офис Комиссии по помилованию. Но только от встреч с Алисой он отказаться не мог.

Она тоже была загружена работой, прибегала поздним вечером, уходила утром, но могла и в середине ночи сорваться. Два или три раза они обедали вместе в центре Москвы в дорогих ресторанах, но и тогда не могли спокойно разговаривать: или в зале оказывались знакомые Алисы, или просто на них глазели, прислушивались к каждому их слову посторонние и любопытные люди.

– Я, пожалуй, пару недель не буду приходить, – сказал Николай помощнику Локоткова, – работа над новой книгой затягивается: мне перед издательством неудобно.

– Ваше право, – согласился Григорьев.

В этот день Торганов собирался подольше поработать с делами людей, подавших прошения о помиловании. Он делал выписки в блокнот, помечая уголовные дела и фамилии осужденных, которым, по его мнению, можно было оказать снисхождение. Собрался было уходить, когда увидел на столе перед Григорьевым объемистую папку.