Специальный корреспондент - Евгений Адгурович Капба
Шрифт:
Интервал:
Ричард дернул головой, и очки подпрыгнули на переносице.
— Кажется, вы страшные люди, — сказал он, — Но законом это не запрещено. Я отправлю запрос в имперское консульство в Сан-Риоль. Если там подтвердят вашу личность — мы даже дело заводить не будем. Очевидный случай самообороны. Но если нет — это будет повод задержать вас до выяснения обстоятельств. Капитан прав — держать вас в тюрьме нам не с руки — мест нет, давеча накрыли целый притон, все камеры полные… В общем — вот предписание явиться завтра в четыре часа пополудни в участок на Опен-стрит. Не явитесь — объявлю вас в розыск по всей Колонии… И вещи ваши не отдам.
— А деньги? Нужно же нам где-то переночевать…
— Черт с вами. Где там кошелек… Вещдок номер девять, да? Вот, возьмите сколько хотите, я просто закрою на это глаза. В конце концов, это ваши деньги.
Этот Ричардс оказался настоящим джентльменом — в хорошем смысле этого слова.
* * *
Дагон был странным городом — по меркам Колонии. Если бы он стоял где-нибудь в Западном угольном бассейне Протектората — эта странность была бы нормой. Кирпичные закопченные трубы, почерневшие от сажи громады заводских корпусов, рабочие бараки, газовые фонари на улицах, мутные окна с тусклым светом керосиновых ламп…
Никакой вольности Гертона или легкости Лисса тут не наблюдалось. Да и другие города Колонии, насколько я мог судить, выглядели иначе. Промышленный, загаженный, насквозь индустриально-функциональный Дагон вызывал желание поскорее сбежать отсюда.
На улице темнело — быстро, как всегда на Юге. Из загаженного нечистотами переулка вывалился какой-то джентльмен в котелке и, согнувшись в спазме, вывалил свой обильный ужин прямо на мостовую. На балконе одного из верхних этажей дородная женщина вешала белье и пахнущая хозяйственным мылом вода стекала с простынь и ночнушек обильными потоками — хозяйка не утруждала себя отжимом.
Из окон разносились запахи чесночной похлебки, свежего хлеба, тушеных овощей — жены ждали домой своих мужей со смены. Наконец раздались фабричные гудки, и толпы рабочих повалили из проходных заводов, расходясь по домам и питейным заведениям. Их голоса заполнили собой вечерний воздух, на улицах тут же стало тесно.
— Плохое место, масса. Хочется отсюда уйти.
Я мог понять абиссинца — он прожил жизнь на лоне природы, в небольших городках и селениях, привольно раскинувшихся по плоскогорьям и саваннам его родины. Столпотворение и гомон были Тесу не по душе — как и мне.
Именно поэтому я выбрал для жизни маленький приморский город, а не шумную столицу — хотя Тревельян и Вознесенский всячески уговаривали меня пристроиться в одном из тамошних учебных заведений, но мне было тошно — каждый день, когда приходилось выходить на улицу во время, названное новомодным термином «час пик». Только на набережной, в столичных парках или в ночные часы можно было найти покой и умиротворение.
Но эти — дагонцы — они явно были довольны. Шумные компании мужчин и женщин растекались ручейками по городу, из желтых окон и скрипучих дверей начинала звучать музыка, песни, приступы хохота и громкие голоса. Это был их личный выбор.
Дагон производил металл, всё что угодно — из металла. Дагонские угольные шахты, Дагонская магнитная аномалия — вот что давало жизнь этому городу. Город давал людям работу — и потому прирастал чудовищно быстро. Еще двадцать лет назад здесь проживало тридцать тысяч человек, теперь — около трёхсот. Говорили, что скоро Дагон перегонит по населению Зурбаган и уже давно обошел Гертон и Лисс, не говоря о Покете и Гель-Гью. Теснота и огромная скученность были вызваны географическим положением города — в узкой лощине меж двумя горными кряжами, чьи отроги заканчивались в океане. Горы дарили Дагону уголь и железо, океан — неограниченный рынок сбыта. Глубокая гавань давала приют десяткам кораблей — в основном многотрубным, гигантским пароходам, которые забирали грузы метизов, скобяных изделий, стальных болванок, проката, обогащенной руды и бункеровались тут же углем самого высокого качества.
И, конечно, добавляли копоти городу, насыщая атмосферу жирным дымом из труб. Дыма от фабрик, пароходов и котельных было так много, что порой даже в солнечные дни казалось, будто вот-вот начнется гроза, а склоны гор покрывал толстый слой сажи. Ресницы местных были как будто всегда накрашены, так можно было узнать дагонца — по въевшейся угольной пыли.
Мы с Тесом прошли под эстакадной железной дорогой, которая вела сквозь Бутылочное Горлышко к гавани. Это было самое узкое место в городе, перемычка между промышленным и портовым районом — не шире двухсот метров, еще и зажатая с обеих сторон пакгаузами и складами.
Я еще раз глянул на эстакаду, стальные опоры и бетонные основания — и мы двинулись дальше, к порту, где можно было выбрать гостиницу подешевле. Здесь было не так грязно и заметно просторнее. Шум накатывающих в бухту волн был уже слышен, когда кто-то ухватил меня за рукав:
— Мистер, вы ищете ночлег? У меня есть свободная комната! — голос был явно детский.
На меня смотрел юный светловолосый джентльмен лет десяти — курносый и конопатый. Это было интересно!
— И сколько запросит уважаемый хозяин? — спросил я.
— По четвертаку — и постелю свежие простыни. Комната небольшая, на чердаке — но чистая.
— Завтрак?
Мальчишка с сомнением поковырял носком башмака камень, выступавший из мостовой.
— Есть чай, хлеб и варенье… — проговорил он.
— Малиновое? — уточнил я.
— Не-е-е, кизиловое!
Мы с Тесом переглянулись. Этому парнишке явно нужны были деньги, а нас вполне устраивало его предложение.
— Веди нас, незнакомец! — сказал я.
Незнакомец спохватился, огладил волосы и по-мужски протянул руку для рукопожатия:
— Обри, сэр! Обри Фикс. Пойдемте скорей… Только четвертак — вперед, и мы заглянем в лавку, нужно купить молока.
* * *
Паренек выскочил из лавки довольно шустро.
— Вон тот дом! Она плачет! Я бегом — вы за мной!
Что всё это значило, понять было сложно, но маршрут наш был предельно ясен — почерневший от времени двухэтажный особняк у самого выхода из Бутылочного Горлышка прижимался к отвесному склону горы. Мальчишка скрылся именно там, за зеленой облупленной дверью.
Дом оказался весьма примечательным: он сохранил следы былого величия типа бронзовых дверных ручек в виде горгулий или окна-розы на втором этаже над дверью. Но в целом вид его свидетельствовал о том, что последние несколько лет его хозяева переживали не лучшие времена.
Плач младенца стал ответом на незаданный вопрос. Тес вошел внутрь и принюхался, я остановился, оглядывая обстановку. Из дальней комнаты слышался голос Обри Фикса — он пел какую-то песенку,
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!