Януш Корчак. Жизнь до легенды - Андрей Маркович Максимов

нежна. Взрослая требовательна. Детская — беззащитна.

Взрослая радость — всегда напоказ. Детская — всегда скрытна. Ребенок, конечно, может радоваться иногда громко и зримо, но подлинный восторг таит, боится расплескать, опасается непонимания.

Причины взрослой радости всегда понятны всем. Причины детской радости не всегда очевидны даже тому ребенку, кто ее испытывает, но восторг жизни от этого не становится меньше.

Все это очень хорошо понимал Корчак, и стремился, конечно, не позабыть в себе детский восторг, не убить его.

Его повесть «Когда я снова стану маленьким» (о которой в свой черед мы еще непременно подробно поговорим) посвящена в том числе довольно жесткому противостоянию детей и взрослых. Те, кто считает, что эта повесть — гимн детству, — правы. Но не забыть бы при этом, что это, если можно так выразиться: антигимн взрослым.

Так вот, в этой повести существует целая глава, посвященная только что выпавшему первому снегу, точнее, тому восторгу, который испытывают дети от этого, невероятного, с их точки зрения, события: «И взрослые любят хорошую погоду, но они думают, рассуждают, а мы словно пьем ее! И взрослые любят ясное утро, а нас оно пьянит… Жаль мне вас, взрослые, — вы так бедны радостью снега, которого вчера еще не было!»[67]

Вот — детский восторг по Корчаку. «Радость снега, которого вчера еще не было!» Разве можно сравнить с этим то, что испытывает писатель, когда его узнали в толпе или пригласили в салон обсудить новую книгу?

Кому-то такой вывод может показаться наивным и нелепым. Понимаю.

Человеку, который всегда объединял себя с детьми, он, судя по всему, представляется единственно возможным.

Все, что идет от социума Корчаку кажется не естественным, а потому не очень интересным и радостным.

То, что идет от Бога (от Природы), — то настоящее и вызывает искренний восторг.

6

Следующее, что сделал наш герой: создал детский лагерь для 150 еврейских мальчиков, в котором проверил очень многие педагогические принципы, которые потом использовал в Доме сирот.

Почему лагерь для еврейских детей?

Почему больница для еврейских детей?

И почему при этом человек меняет еврейскую фамилию на польскую?

Исследователи очень любят дискутировать о том, какой национальности, какой культуре принадлежал наш герой.

Проблема национальной идентификации волнует всех, кто пишет о Корчаке. Это, что называется, тема обязательная.

Меня она волнует гораздо в меньшей степени. Но я понимаю, что сказать об этой проблеме хотя бы пару слов — необходимо.

Вроде бы, действительно, вся жизнь и даже смерть отдана евреям, и сам себя Корчак считал евреем и чуть не уехал на еврейские территории в Палестину. А ведь если бы уехал — остался, скорее всего, жить, правда, не был бы Корчаком.

А с другой стороны — знаменитый цикл «Наедине с Богом. Молитвы для тех, кто не молится».

Так он что — не молился даже? В синагогу не ходил? Тору не читал?

А он вообще в Бога верил? Обычаи еврейские, в том числе религиозные, соблюдал? Кипу носил?

Этот самый цикл молитв для тех, кто не молится начинается с таких слов: «Я знаю, что каждое создание должно связать огромный мир с собой через Бога, и с Богом — через себя. Знаю, уверен — и помоги мне в этом, Боже!»[68].

Разве не очевидно, что это слова человека глубоко верующего?

То, что Януш Корчак верил в Бога очевидно любому читателю его книг.

Другое дело, что люди находят разные формы взаимоотношения с Богом.

Так что же является не формальным, а сущностным признаком веры?

Мне кажется, это ощущение того, что ты живешь в присутствии Бога. Господь всегда смотрит на тебя — бойся огорчить Его!

На известный вопрос: «Что вы скажите, когда встретите Бога?» я ответил единственно возможное: «Я с ним не расстаюсь».

На мой взгляд, это позиция Корчака. Он существовал в мире, где есть Господь. Господь — это активное начало, с Которым ты должен соразмерять все свои поступки и даже помыслы.

Истинно верующий человек не столько верит, сколько знает, что есть Бог, под Чьей постоянной опекой и контролем ты находишься.

Генрик Гольдшмит поменял еврейскую фамилию на польскую, потому что таковы были условие конкурса. Но почему оставил? Почему в мировую историю вошел писатель и педагог с польской, а не с еврейской фамилией?

А почему Григорий Офштейн стал Григорием Гориным; Давид Кауфман — Давидом Самойловым; мой отец, Марк Липович, — Марком Максимовым; Марк Ширинкер — Марком Захаровым; Аркадий Штейнбок — Аркадием Аркановым и так далее, и так далее, и так далее? Почему?

Чтобы таким незамысловатым образом изменить себе национальность?

Нет, разумеется.

Поменяв фамилию, человек не менял национальность, но облегчал себе жизнь.

Люди, живущие в СССР, где антисемитизм был государственной политикой, не хотели усложнять себе жизнь. Вот и все. Они никого не предавали — просто хотели работать.

Уже став довольно взрослым человеком, я узнал, что мою любимую тетю Шуру на самом деле звали Сара, а ее мужа, дядю Сашу, — Исай. Это были простые люди, не писатели и не режиссеры, но они понимали: в СССР еврейское имя или фамилия — просто опасны, лучше называться привычно по-русски.

Унизительно? Безусловно. А как может быть по-другому в стране, где правит бал антисемитизм?

Государственный антисемитизм — страшная, трагическая история. В те годы все твердили об агрессивной политике Израиля, и один мелкий партийный работник всерьез спросил у Александра Анатольевича Ширвиндта: «Вот вы — друг Горина. А правда, что я могу к нему обратиться: Григорий Израилевич, и он не обидится?»

Человек всерьез считал, что «Израилевич» — едва ли не синоним оскорбления. Удивительно ли, что люди меняли еврейские имена и фамилии на русские?

Очень похожая обстановка, как я понимаю, была в те годы в Польше, где тоже процветал антисемитизм.

Да, Корчак взял польский псевдоним, чтобы не усложнять себе жизнь, но при этом начал делать то, что ему казалось самым главным: защищать тех, кто более всего нуждается в защите: еврейских детей.

7

Корчаку принадлежит замечательный вывод, который бы я повесил на стене в каждой школе, чтобы дети несколько раз в день читали его. Он — короткий, но мощный: «Не время делает людей, а люди — время»[69].

Понимаете, да? Какие люди — такое время, а не наоборот.

Люди первичны. Время — результат их жизни и деятельности.

Генрик Гольдшмит — он же Януш Корчак — хотел, чтобы во времена антисемитизма евреи и их дети понимали, что они могут быть под защитой.

Время антисемитизма должно было превратиться во время защиты и добра хотя бы в жизни одного, отдельно взятого педагога, который