Я дрался с самураями. От Халхин-Гола до Порт-Артура - А. Кошелев

До встречного самолета оставалось всего 100–200 метров. «Это расстояние, когда надо немедленно выходить из атаки, иначе может быть столкновение, — подумал я. — Но если выйду, тогда будет сбит наш самолет, а противник уйдет, останется целым, заделает пробоины и снова полетит драться. Если же я его протараню, он наверняка будет уничтожен. Правда, таран связан с большим риском — вероятно, погибнет и мой самолет. Но даже при этом, худшем варианте счет будет 1:1, а если тарана не делать, то счет будет 1:0 в пользу противника».

И я решил идти на таран. Самолеты быстро сближались. Помню, мой шел несколько ниже японского.

В последний момент противник, очевидно, угадал мое намерение и рванул свой самолет вверх. Этот его маневр несколько затруднил точность расчета таранного удара. Вот он уже почти над моей головой. Я потянул ручку управления на себя — мой самолет как бы подскочил — и почувствовал сильный удар; все вокруг завертелось.

Однако через мгновение я пришел в себя и увидел, что мой самолет резко снижается, а его левая плоскость сильно повреждена. Попытался вывести самолет из пике, но он меня не слушался. Я подготовился к прыжку на парашюте: расстегнул привязные ремни, открыл колпак кабины. Посмотрел на прибор высоты. Две тысячи метров… Мне стало спокойнее. На такой высоте можно было не спешить с прыжком. Снова попытался выровнять самолет. И, к моей большой радости, на этот раз машина хотя и медленно, но начала выходить из пике, а на высоте километра выровнялась, и полет стал горизонтальным.

Я оглянулся: левая плоскость сильно разрушена, рваные края обшивки трепещутся, разрыв растет, подъемная сила плоскости уменьшается, самолет стал неустойчив, плохо слушается элеронов.

Вспомнил, что для предотвращения дальнейшего разрыва плоскости следовало бы переключить на минимальную скорость, но тогда самолет мог свалиться на крыло и перейти в штопор. Поэтому продолжал полет на повышенной скорости.

Я увидел на земле горящий белый самолет противника и даже инстинктивно сделал попытку подняться вверх, чтобы снова принять участие в сражении, потому что под облаками мелькали зеленые и белые тени — это мои товарищи вели жаркий воздушный бой. Но не тут-то было, истребитель стал слишком неповоротлив, почти не слушался меня. Вероятно, я теперь совершенно не был пригоден к ведению боя. Поэтому решил произвести посадку.

Пролетая мимо 70-го истребительного полка, которым командовал полковник Герой Советского Союза Иван Лакеев, я обратил внимание, что летчики и техники показывали мне жестами, чтобы я садился на их аэродром. Но мне хотелось дотянуть до своего, что я и сделал через 25–30 минут. Подобрав подходящую площадку, пошел на посадку. Пришлось это делать на большой скорости, так как иначе самолет не слушался элеронов. Выравнивание самолета произвел на малой высоте с таким расчетом, что если при выключении мотора скорость уменьшится и самолет начнет сваливаться на крыло, то колеса шасси смогут парировать этот опасный момент. Действительно, как только я убрал полностью газ, самолет, теряя скорость, свалился на левое крыло, но тут же коснулся земли сначала левым колесом, а затем и правым. Посадка закончилась благополучно.

Не успел я дорулить до стоянки, как мой самолет окружили техники и медицинский персонал подъехавшей санитарной автомашины. Тут же были командир полка Кравченко с инженером полка.

На покрышке, врезавшейся во время тарана в мой истребитель, были отчетливо видны надписи на японском языке. Кравченко горячо поздравил меня с победой. Его примеру последовали и присутствовавшие здесь офицеры и солдаты.

Вскоре на стоянку прирулили и остальные «ястребки» эскадрильи. Не было только звеньевого. Он был ранен и произвел вынужденную, но благополучную посадку на другом аэродроме.

Мой заместитель Федор Голубь доложил Григорию Кравченко, как после тарана японский самолет загорелся и развалился. Кроме того, летчики эскадрильи сбили в этом бою еще два самолета противника.

Следует сказать, что японские снайперы доставили нам много неприятностей. Еще в майских боях было отмечено большое несоответствие потерь строевых командиров по отношению к общим потерям личного состава, принимавшего участие в боях. Почти в каждой роте выбыл из строя тот или иной командир от снайперского огня. В нашей роте, например, тяжело ранили командира Иванова, а комвзвода Мишу Зерзева (моего однокурсника по военному училищу) снайперская пуля сразила насмерть. Такая же участь постигла, как известно, прославленного танкиста командира 11-й танковой бригады комбрига М. П. Яковлева и командира 149-го мотострелкового полка майора И. М. Ремизова.

Японские снайперы часами выслеживали свои жертвы и били наверняка. Имея два-три окопа, они периодически меняли месторасположение, искусно маскировались под фон песчаной местности. Обнаружить их было трудно. Да если бы и удалось это сделать, то уничтожить снайпера огнем из обычной винтовки или пулемета не так-то просто. Он был защищен саперной лопатой, о которой разговор особый.

Японская саперная лопата, сделанная из тонкого листа прочной стали с небольшим круглым отверстием в левой части лотка, свободно прикрывала голову человека. Поставив лопату перед собой на бруствер окопа с некоторым наклоном в свою сторону, снайпер или просто любой другой солдат оказывался вполне защищенным. Ибо обыкновенная пуля пробить стальной лоток не могла, она рикошетом отлетала вверх или в сторону. Небольшое же отверстие позволяло наблюдать за полем боя без опасения быть пораженным. Все это мы испытали и проверили в ходе боя и учли при последующих действиях. Наша малая саперная лопата в сравнении с японской не выдерживала никакой критики. Она была тяжела, тупа, легко пробиваема пулей и очень неудобна при пользовании.

Умели японцы и маскироваться. Так, готовясь к войне в пустынно-степной местности, всю боевую технику, автотранспорт и другие средства обеспечения, включая телефонный кабель, они окрасили в песчаножелтый цвет. Чтобы каска не блестела на солнце, на нее надели хлопчатобумажный чехол того же цвета. Словом, «мелочам» военной экипировки японцы уделяли самое серьезное внимание, чего нельзя сказать о наших войсках.

Ведь одной из причин неоправданных потерь нашего командного состава от снайперского огня было то, что мы, командиры, резко выделялись в сравнении с рядовым и младшим командирским составом. На нас одели полевой ремень с наплечниками, полевую сумку или планшет, бинокль, противогаз. В довершение — фуражку с блестящей звездой, тогда как бойцы и младшие командиры носили пилотки. Лишь учтя горький опыт, к концу халхин-гол ьских событий ненужное демаскирующее снаряжение сняли; головным убором для всего личного состава стала панама…