Не ее дочь - Риа Фрай

По какому-то жестокому капризу судьбы Эмма была необыкновенно красива, и Эми не знала, что с этим делать. Она боялась, что в ее руках красота раскрошится, как безе. Слишком большая ответственность. Никто в ее семье так не выглядел, но при взгляде на этого ребенка – о да, «этого ребенка» – все прохожие останавливались. Незнакомцы обсуждали ее красные губки («Как будто губной помадой накрасила! Она пользуется губной помадой?») или огромные серые глаза («Они еще поменяют цвет, но, боже мой, какие потрясающие!»), или безупречную фарфоровую кожу («Это же не кожа, а сливки! Так и хочется съесть! Вы наверняка так и делаете»), и все это привлекало внимание к Эми, а она стеснялась, когда люди ее рассматривали. Не могла спрятаться.

После рождения второго ребенка она полностью занялась домом и обречена была постоянно вести разговоры о детях и деторождении, и о том, как это чудесно. Внутри закручивалась спиралью злость. Иногда во время подобных приступов Ричард спрашивал, в чем причина.

– Я не злюсь, – настаивала Эми, выплевывая слова, словно он оскорбил ее одним предположением, что она не добрейшей души человек.

А на самом деле она корова, которая вышла замуж за тряпку. Но кто бы еще на ней женился? А на самом деле она ненавидит материнство, ненавидит свою работу, ненавидит штат Вашингтон, вечно устает до полного изнеможения, потому что она слишком старая, жирная и уродливая и ничего не может с этим поделать.

– Но выглядишь так, как будто злишься, – говорил он.

– А ты выглядишь занудой. Почему ты такой зануда?

– Потому что женился на тебе.

И так они долго пререкались, пока кто-нибудь не сдавался и не забивался куда-нибудь в дальний уголок или не уезжал кататься, а через несколько часов они снова делили постель, и каждый отодвигался на самый краешек. После стольких лет брака она ерзала в кромешной темноте, пытаясь разобраться, как ее угораздило в это вляпаться, но это было не кино, в котором можно изменить свою жизнь, развестись с мужем, уйти с работы, похудеть, перестать злиться на весь мир и переехать в новое и чудесное место. Теперь у нее дети, и по меньшей мере лет на двадцать она привязана к этой жизни, кастрюлям, бесконечным спискам дел и захламленному дому.

Когда через много лет Эмма и Робби уедут, а с ними исчезнут прыщи, гормональные проблемы, подружки Робби, мальчики Эммы и выматывающие подростковые закидоны, Эми будет слишком измотана для чего-либо, останется лишь сидеть в кресле-качалке (если они еще будут существовать; их вообще еще производят?), питаться всяким дерьмом и тупо смотреть телевизор, пока не умрет от сердечного приступа, скуки или подавившись слишком толстым хот-догом, которые Эми так любит и часто проглатывает слишком быстро.

Она не пережевывала пищу, вероятно, потому у нее и пучило живот, и сыр любила даже больше хот-догов, а это нездоровая диета, как утверждалось в каждом журнале, вебсайте, рекламе диетических препаратов и как твердил ей врач. Каждый день Эми нарезала себе прямоугольнички сыра из обычного и козьего молока, наверное, именно поэтому у нее проблемы со стулом. Может, она и не жирная, а если ее вскрыть, то в кишках обнаружится гора затвердевшего сыра, которая их закупоривает. Не сделать ли колоноскопию? Может, это ответ на все молитвы! И после прочистки больной задницы она станет стройнее, счастливее и начнет радоваться жизни?

Эми приступила к нудному процессу: вымыть посуду, протереть стол, отсортировать постиранное белье, убрать разбросанные игрушки, пропылесосить, приготовить обед, поесть, а после обеда угоститься сыром, снова перемыть проклятую посуду, сходить в магазин, забрать Эмму, а потом Робби, решить, что готовить на ужин, попутно успокаивая вечно шумящих детей.

Ровно в шесть она услышала у двери Ричарда, он сбросил тяжелую сумку, снял легкие туфли и кинул связку из тридцати семи ключей на поднос у двери. Почему она не может наконец избавиться от злости и принять мужа таким, как есть, поздороваться с ним и спросить, как прошел день? Почему сейчас, после стольких лет брака, это так тяжело?

Потому что такой уж у них брак, вот почему. И уже поздно что-то менять. Услышав отцовские шаги, Робби оживился, загукал и заворочался в детском кресле, отчаянно пытаясь вырваться на свободу. Эмма подтолкнула его за толстую белую попку и покатила к отцу, а потом и сама обняла крохотными ручками его тощие ноги. Эми возилась на кухне, стараясь прогнать ревность к мужу, которого дети любили больше.

Она услышала, как усталый голос Ричарда стал выше на октаву, когда он заговорил с дочерью и подхватил ее на руки. За ней последовал Робби. Ричард со вздохом вошел на кухню – обычное его поведение после работы. «Моя жизнь труднее твоей, потому что я зарабатываю на хлеб насущный и потому что у меня есть член в штанах, а значит, я получаю больше, даже если просто сижу за столом день-деньской, ох-ох-ох».

Когда они в последний раз занимались сексом? Целовались? Обнимали друг друга? Позапрошлой ночью Эми коснулась его в коридоре, и от неожиданного и короткого соприкосновения оба вздрогнули, почти смущенно. Не брак, а недоразумение.

Подруги на работе твердили, что, в конце концов, все снова наладится. Эми мало им рассказывала, потому что они редко давали вставить хоть слово, постоянно трепались, как будто от этого зависят и работа, и жизнь. Говорили обо всем – о покупках, о погоде, о предстоящих выборах, шумных соседях, воспитании детей и о собственных задницах. Иногда бросали между делом: «А ты как считаешь, Эми?», на что Эми, потерявшая нить разговора уже на второй минуте, бормотала: «Я полностью согласна». Если она привлекала их рассеянное внимание больше чем на несколько секунд, то скармливала мелкие, несущественные куски своей жизни, пока они жевали сэндвичи с индейкой в своих каморках. Подруги говорили, что и сами через все это прошли. У нее ведь дети – значит, она имеет право немного передохнуть. Эми пялилась в их симпатичные мордашки и понимала, что, хотя все они женщины, рядом с ними она выглядит совершенно чужеродным объектом.

– Не знаю, что сделать на ужин.

Ричард поставил Робби на пол, и тот потопал по коридору на толстых тяжелых ножках. Эмма помчалась за ним.

– А что у нас есть?

Эми пожала плечами. В шее стрельнуло. Неужели снова разболеется? Она рассеянно ощупала вздутие, надеясь, что это не опухоль или какая-нибудь лимфома, но кожа под пальцами была теплой и податливой, как и все остальное тело.

– Как обычно. Купила курицу-гриль. На гарнир чего-нибудь хочешь?

– Конечно.

Одной рукой Ричард разбирал почту, а другой поправлял очки. Почему бы им просто не начать выходить из дома по вечерам? Хотя бы пару раз в неделю перевалить все проблемы на няню? Устраивать «вечера для девочек» и «вечера для мальчиков», а иногда и свидания? Выпить по коктейлю, совершить какое-нибудь безрассудство, чтобы грудь распирало от смеха. Хотя бы просто перестать раздражаться. Может, их губы даже встретятся в неуклюжем и влажном подобии поцелуя?

Так трудно было вспомнить, с чего все начиналось – оба были неопытны и не уверены в себе. Они сошлись просто за неимением кого-либо другого. Неловкие и неумелые ухаживания: зато обошлось без страстей, безумной влюбленности и прочей драмы, как у других пар. Они вместе путешествовали, ходили на свидания и устроили милую свадьбу без единого свидетеля. Был ли в их жизни смех? Настоящая любовь? Труднее всего обрести то, чего, возможно, никогда прежде и не было, а потому Эми не знала толком, чего хотеть, и зашла в тупик.