Наследник фортуны - Евгений Валерьевич Решетов

с плюсом. Особенно меня порадовала громадная кровать с балдахином и тёмно-красные обои в спальне. В кабинете же обнаружился рабочий стол, шкаф с книгами и портрет почившей императрицы Александры. Эта женщина обладала такой внушительной грудью, из-за которой её явно хоронили в гробу с открытой крышкой.

— Даже боязно тут ночевать будет. Кабы не сломать чего, едрена вошь, — поёжился Гришка.

— А ты грабли при себе держи. А когда придёт приказчик, то забери у него мой паспорт да сразу же положи его в рабочий стол, что в кабинете.

— Будет сделано, ваше благородие.

Я строго посмотрел на него и исчез в ванной комнате. Покрутил краны и набрал воду в бронзовую ванну, которая стояла на ножках, похожих на лапы тигра или льва, но явно не на конечности обычной простонародной кошки.

И уже нежась в тёплой водичке, я опять принялся тренировать вхождение в транс. Минут пятнадцать занимался этим делом, а затем стал увлечённо экспериментировать с даром. Вдруг он умеет накладывать не только удачу и проклятия?

Но вскоре меня постигло щемящее разочарование. Я не сумел добиться от него ничего нового, пока по крайней мере. Дар всё так же творил только проклятия и «Длань удачи». И если так подумать, то это были две стороны одной монеты. Вероятно, третьей стороны и не существует. Однако мне грех жаловаться. Память Никиты твердила, что в этом мире никто не умеет накладывать удачу, хотя, может, и умеет, но не афиширует это. И если освоиться с «Дланью удачи», то можно творить охренеть какие вещи. Но, конечно, в первую очередь надо как-то разобраться с «откатом». Может, перед его наступлением накладывать на себя ещё одну «Длань удачи»? Но что это даст? За ней ведь тоже последует «откат», который, в теории, может быть мощнее предыдущего, ежели существует некий накопительный эффект.

Неожиданно мой рот исказил протяжный зевок, а глаза со страшной силой начали слипаться. То ли меня так тёплая вода разморила, то ли сказалась ужасная ночь, но сон явно решил немного подкорректировать мои планы на день. А впрочем, их особо-то и не было. Так что после ванны я без лишних волнений отправился в спальню и унёсся в царство Морфея.

Разбудил же меня вкрадчивый шёпот Гришки:

— Никита Иванович, ваше благородие…

— М-м-м? — сонно промычал я, приоткрыв глаз.

— Вечер ужо. Поеду я за Глашкой. Придётся, конечно, на извозчика потратиться, а то пешком тут далече идтить…

— Пятиалтынного хватит?

— Угу. И енто… я вашу одежду уже тут в шкаф повесил, пока вы изволили дремать.

— Молодец. Подожди меня в гостиной, пока я буду одеваться. Мне надо бы пройтись по набережной и подышать свежим воздухом.

Крепыш выскользнул за дверь, а я прогнал остатки сна, шустро собрался и последовал за парнем. Мы вместе спустились на первый этаж и покинули дом. На улице оказалось серо и уныло. Фонари ещё не ожили. А неприятный ветерок холодил шею и будоражил мрачные воды реки. Поганая погодка.

Я сплюнул в клумбу с блёклыми, чахоточными цветами и посмотрел на Гришку. А тот с криками помчался за возницей, который неспеша ехал на бричке, запряжённой парой гнедых лошадей.

Извозчик услышал вопли парня, остановил лошадей и принялся его ждать.

— До встречи, ваше благородие! — торопливо бросил мне крепыш, забрался в повозку и важно произнёс, явно примерив на себя роль богатого горожанина: — Поезжай к «Текстильной фабрике Жуля и Жуля»!

— К «жулью»?

— Ага! — повысил голос крепыш, не удивившись слову «жулью». Видимо, так в простонародье называли эту фабрику.

Возница тряхнул вожжами, и кони понесли бричку прочь. А я медленно побрёл по довольно оживлённой набережной, пытаясь с открытыми глазами наложить проклятие на предусмотрительно прихваченный с собой носовой платок. Это оказалось не так-то просто сделать. Меня отвлекали громкие мужские голоса, жеманные смешки дам и наглые голуби, хлопающие крыльями чуть ли не над головой… А когда я свернул на широкую улицу всё стало ещё хуже. Появились визгливые клаксоны автомобилей, железный грохот трамвая и противный скрип повозок. В нос же ударили сотни ароматов, смешавшихся в непередаваемое амбре старого города.

Однако в какой-то миг мне удалось-таки наложить проклятие на платок. И меня пронзила игла такого ликования, что я даже не понял куда делся платок. Вот он был — и вот его не стало!

Мои глаза вспыхнули ярче фонарей, начавших разрывать сумрак, а сердце в груди забилось, как сумасшедшее. По-моему, даже рёбра затрещали, а на губах появилась глуповатая улыбка, вызвавшая косые взгляды прохожих. Я быстро стёр её и мельком посмотрел в сторону булочной, из которой шёл дурманящий аромат выпечки. Тотчас желудок испустил голодное урчание. Да-а, давненько я не ел. Надо бы перехватить чего-нибудь и заодно немного успокоиться.

Запустил руку в карман, нащупал оставшиеся металлические кругляши и решительно вошёл в булочную. Там розовощёкий малый продал мне пару слегка зачерствевших крендельков, вызвавших у меня обильное слюноотделение. И я уже хотел голодно вцепиться в один из них зубами, но тут на улице раздались громкие грубые голоса. Какого хрена там происходит? Обернулся и сквозь мутноватое панорамное окно увидел пару десятков мужиков в робах и фуражках. Они перекрыли улицу возле серого массивного здания с позолоченными двуглавыми орлами на дубовых дверях и растянули транспарант, на котором было крупными буквами написано требование сократить рабочий день и улучшить условия труда на фабриках и заводах.

— Сызнова туточки эти крикуны, — недовольно выдохнул розовощёкий продавец и громко цыкнул. — Покупателей распугивают.

— Сейчас и их распугают, — холодно заметил усатый мужчина в котелке. — Побегут кто куда. Конно-полицейские стражи уже наловчились в кратчайшие сроки прибывать на места безобразий. А уж к зданию Министерства торговли и промышленности они доберутся с минуты на минуту.

— Ваша правда, — поддакнул продавец, опасливо покосившись на усача. Он с предвкушением в колючих глазках смотрел на улицу, с которой шустро пропадали прохожие. Никто не хотел попасть под горячую и тяжёлую руку служителей правопорядка.

Вскоре раздался частый стук копыт, а потом в поле моего зрения ворвались вороные лошади со всадниками в двубортных мундирах с двумя рядами металлических пуговиц и наплечными шнурами. Отряд сразу же влетел в шеренгу завопивших рабочих, разрывая её точно скальпель гнилой картон. Транспарант упал под копыта коней, а полицейские принялись умеючи охаживать людей шашками. И хоть били они плашмя, но протестующие всё равно стали падать на мостовую с разбитыми головами, окровавленными лицами и вытаращенными от боли глазами.

— Как я и говорил, — не преминул заметить господин в котелке и подкрутил ус.

Между домами заметались пронзительные крики раненых,